Времени в обрез: ускорение жизни при цифровом капитализме - Джуди Вайсман
Более того, мы должны с опаской относиться к заявлениям о том, что та или иная темпоральная ориентация предпочтительнее другой. Проделав обширную работу по изучению того, насколько эффективна полихронность в различных организациях, Аллен Блюдорн пришел к выводу об отсутствии ее однозначной связи со стрессом и о том, что в одних ситуациях оптимальны монохронные модели поведения, в других — полихронные[202]. Хотя в рамках этих исследований влияние ИКТ не подвергалось специальному рассмотрению, они говорят о случайном характере этих темпоральных стратегий с точки зрения индивидуумов и групп.
Тем самым Блюдорн ставит под сомнение традиционное представление о том, что полихронные стратегии жизни отрицательно сказываются на здоровье. Многие исследования показывают, что плотность социальных сетей положительным образом связана с состоянием здоровья. Появление ИКТ, способствующих подобной многозадачности в сфере отношений между людьми, скорее всего позитивно сказывается на благосостоянии. Например, Ноэль Челси документально подтверждает существование положительной связи между использованием ИКТ в личных целях и высоким уровнем «чувства работоспособности»[203]. Это особенно верно в случае сотовых телефонов, и не исключено, что люди, уже находящиеся на ответственных должностях, пользуются сотовыми телефонами для приведения графика личных дел в соответствие с работой — к этой теме мы вернемся в следующей главе.
Эти авторы четко показывают, что первоочередное значение имеет личный контекст, в котором люди прибегают к многозадачности. Это подтверждают и гораздо более распространенные исследования в сфере многозадачности, не затрагивающие ИКТ. Многозадачность получила всеобщее распространение вследствие роста требований на работе и в семейной жизни, причем в целом матери чаще отцов относятся к многозадачности как к отрицательному явлению, порождающему стресс. Шира Оффер и Барбара Шнейдер обнаружили, что и матери, и отцы в семьях с двумя кормильцами могут воспринимать многозадачность позитивно в том случае, если они прибегают к ней в обществе других членов семьи, таких как супруг/супруга или ребенок[204]. Напротив, на работе и те и другие воспринимают многозадачность негативно, даже если она ассоциируется с ощущением возросшей работоспособности.
Таким образом многозадачность как стратегия управления временем представляет собой типичный аспект напряженной жизни членов семей с двумя кормильцами. Однако польза этой концепции с трудом поддается оценке. Как минимум не следует путать ее с полихронностью, так как понятие «многозадачность» подразумевает, что выполнение нескольких дел сразу повышает производительность, то есть это разновидность интенсификации труда. Однако эта идея действительно заставляет задуматься о качестве темпоральной плотности, а именно это, а не количество времени как таковое важно для представлений о нехватке времени.
Ни помехи, ни многозадачность не являются чем-то новым; они появились задолго до внедрения цифровых технологий. Слишком легко делать вывод о том, что обширное применение ИКТ служит главной причиной ощущения нехватки времени, а вовсе не симптомом структурных изменений в том, что касается условий труда. Урок, который можно извлечь из вышеупомянутых исследований, состоит именно в том, что последствия многозадачности в плане усиления или ослабления нехватки времени зависят от общего социального контекста, в котором это происходит. И на этом мне хотелось бы завершить рассмотрение данной темы.
Заключение
Драматическая реструктуризация условий труда перед лицом мощных экономических сил и обострения глобальной конкуренции ведет к тому, что работы нередко становится все больше, а людей, чтобы ее делать, — все меньше. Кроме того, все более сложным и ответственным становится сетевой труд — сетевым работникам постоянно приходится совершенствовать свои навыки, чтобы справиться с новейшими технологиями. ИКТ повышают скорость и легкость сбора, обработки, анализа и распространения информации, способствуя росту числа опосредованных контактов. В сочетании с культурной нормой быстрой реакции на сигналы это влечет за собой повышение темпа труда. Вместе с тем по мере освоения новых технологий мы наблюдаем возникновение принципиально иных темпоральных ритмов и режимов работы.
Трудовые практики всегда вплетены в плотную материальность социотехнической инфраструктуры. В наши дни информационные сети «диктуют не только трудовые процедуры, но и отношение людей к различным практикам, которые начинают восприниматься как „естественные“ и приобретают всеобъемлющий характер необходимости. Инфраструктура превращается в ключевой фактор, диктующий самоочевидность организационных практик»[205]. Это не означает, что последствия использования ИКТ никак не зависят от действий людей. Информационные технологии, способствующие контролю со стороны менеджмента и расширяющие масштабы надзора, в то же время перестраивают трудовой процесс и порождают новые экономические и социальные договоренности. Более того, цифровые технологии уникальны с точки зрения своей гибкости и открыты для модификаций и новых интерпретаций со стороны пользователей. Взгляд сквозь призму STS позволяет осознать сложности и случайности процесса технического развития. При этом у нас сразу же возникают сомнения в детерминистской точке зрения, согласно которой причиной интенсификации труда служат ИКТ как таковые.
То, что повседневный опыт использования этих технологий сетевыми работниками полон противоречий, едва ли может вызывать удивление. С одной стороны, ИКТ являются источником личной автономии и гибкости, позволяя работнику самому контролировать уровень своей доступности. С другой стороны, в случае маломерных, сверхкомпактных рабочих мест те же самые инструменты служат дополнительным источником стресса и обостряют коллективные ожидания в отношении постоянного нахождения на связи и погружения в работу. Как ни странно, чем сильнее люди ощущают нехватку времени, тем шире они пользуются цифровыми устройствами с целью экономии времени.
Глубокая неоднозначность, ощущаемая людьми, становится тем более понятной с учетом наблюдаемых нами фундаментальных преобразований в природе капитализма, труда и рынка рабочей силы. Такие социологи, как Ульрих Бек и Энтони Гидденс, много пишут об ускорении темпа социальных изменений в позднемодерных обществах. Они подчеркивают резкое ослабление и уменьшение легитимности авторитетных норм и институтов и возрастающую неопределенность всех форм социального устройства и организации. Оба автора связывают с этими процессами глубокие изменения в том, как наемные работники воспринимают себя и свой труд. Однако «краткосрочные» темпоральные горизонты, являющиеся отличительной чертой современного трудового опыта, наиболее убедительно изображает Ричард Сеннетт.
В книге «Коррозия характера» Сеннетт утверждает, что свойственная новому капитализму «краткосрочность» оборачивается кризисом личности[206]. В старой индустриальной экономике возможность наличия стабильного и предсказуемого места работы, обычно сохранявшегося до конца жизни, служила краеугольным камнем идентичности людей — их «личности». Работа наделяла людей статусом, чувством собственного достоинства и возможностями для личного развития. Однако новый, гибкий капитализм с его принципом «краткосрочности» устранил основу для формирования устойчивой идентичности, что влечет за собой рост дискомфорта одновременно с тем, как люди тщетно ищут место, чтобы привязать к нему смысл своей жизни. Современный труд является фрагментированным, ненадежным, чреватым стрессом
