24/7. Поздний капитализм и цели сна - Джонатан Крэри

в 1990-е годы, были более опустошительными по своим субъективным последствиям и по ущербу, нанесенному ими взаимным, коллективно поддерживаемым отношениям. Модель 24/7 предлагает иллюзию времени без ожидания, мгновенной реакции по первому требованию, изоляции и самоизоляции от присутствия других. Ответственность за других людей, которая влечет за собой близость, теперь можно легко обойти с помощью электронного управления своими повседневными делами и контактами. Пожалуй, еще важнее то, что режим 24/7 привел к атрофии индивидуального терпения и уважения, необходимых для любой формы прямой демократии: терпения выслушивать других, терпения дожидаться своей очереди говорить. Феномен блогерства — один из многих примеров триумфа односторонней модели автоматического общения, при которой необходимость кого-либо ждать и выслушивать просто исключена. Таким образом, блогерство, независимо от его намерений, — один из многих вестников конца политики. Ожидание, с которым человек еще сталкивается сегодня в автомобильной пробке или в очереди в аэропорту, служит лишь усилению негодования и конкуренции с теми, кто оказался рядом. Один из поверхностных, но колких трюизмов о классовом обществе состоит в том, что богатым никогда не приходится ждать, и это подпитывает желание по возможности подражать этой конкретной привилегии элиты.

Проблема ожидания связана с более широкой проблемой несовместимости капитализма 24/7 с любым социальным поведением, для которого характерна ритмическая модель действия/бездействия. Сюда относится любой социальный обмен, предполагающий необходимость делиться, отвечать взаимностью или сотрудничать. В основе всего этого лежит модель чередования, попеременно требующая то напористости, то уступчивости. В 1920-х годах социальный философ Джордж Герберт Мид попытался выделить основополагающие элементы человеческого общества — те, без которых было бы невозможно общество как таковое. Для Мида ими оказались добрососедство, отзывчивость и сотрудничество. «Фундаментальная установка оказания помощи другому человеку, который попал в беду, сражен недугом или потерпел неудачу, относится к самому устройству индивидов в человеческом сообществе»[45]. Мид также настаивает, что на протяжении тысячелетий эти ценности были основой и экономического обмена: «Имеет место участие в установке нужды, и каждый помещает себя в установку другого в признании взаимной ценности, которую обмен имеет для обоих». Работу Мида можно упрекнуть в полном антиисторизме, но и в этом случае сформулированная им универсализация кооперативного ядра социального мира отчетливо выявляет несоответствие между капитализмом XXI века и обществом как таковым. Она также задает контекст, связанный с постановкой Бернаром Стиглером диагноза современной глобальной патологии, которая делает невозможной заботу и о других, и о самом себе.

Как я уже указывал, сон — одно из немногих оставшихся проявлений человеческого опыта, когда сознательно или нет мы отдаемся заботе других. Каким бы уединенным и приватным ни казался сон, он все же не отделен от тонкого межчеловеческого кружева взаимной поддержки и доверия, как бы сильно ни были повреждены многие из этих связей. Это также периодическое освобождение от индивидуации — еженощное распутывание рыхлого клубка мелких субъективностей, внутри которых человек обитает и с которыми имеет дело в течение дня. В деперсонализации сна спящий живет в мире, общем с другими, в акте совместного отказа от пагубной ничтожности и расточительства практик 24/7. Однако при всем том, что во многих смыслах сон есть нечто недоступное для эксплуатации и ассимиляции, вряд ли можно считать его неким анклавом вне существующего глобального порядка. Сон всегда был чем-то проницаемым, проникнутым потоками активности бодрствования, хотя сегодня он более, чем когда-либо, незащищен от вторжений, разъедающих и ослабляющих его. Несмотря на эти осложнения, сон — это периодическое повторение в нашей жизни ожидания, паузы. Он утверждает необходимость отсрочки, а также последующего извлечения или возобновления того, что было отсрочено. Сон — это ремиссия, освобождение от «непрерывной длительности» всех нитей, которыми человек связан во время бодрствования. Кажется слишком очевидным говорить, что сон требует периодического отключения от сетей и устройств, чтобы войти в состояние бездействия и бесполезности. Это форма времени, уводящая нас в сторону от вещей, которые у нас есть или которые, как нам говорят, нам нужны.

На мой взгляд, современный сон включает интервал перед сном — лежание без сна в квазитемноте, в бесконечном ожидании желанного отключения сознания. В этом приостановившемся времени происходит восстановление перцептивных способностей, принижаемых или игнорируемых днем. В течение некоей неметрической продолжительности человек невольно осознает свою чувствительность или отзывчивость к внутренним и внешним ощущениям. Он слышит звуки уличного движения: лай собаки, шипение создающей белый шум машины, треск полицейских сирен, лязг труб отопления или чувствует мимолетное подергивание конечностей, биение крови в висках и видит, закрыв глаза, зернистые флуктуации световых пятен на сетчатке. Он следует за неравномерной сменой беспричинных точек временного сосредоточения и перемещения внимания, а также за колеблющимся наступлением гипнагогических событий. Сон совпадает с метаболизмом того, что принято днем: лекарств, алкоголя, всего мусора от взаимодействия со светящимися экранами; но также потока тревог, страхов, сомнений, страстных желаний, образов неудачи или крупной победы. Это однообразие сна и бессонницы, ночь за ночью.

В своем повторении и в своей неприкрытости сон — это один из непобежденных остатков повседневности.

Одна из многих причин, по которым человеческие культуры издавна связывают сон со смертью, заключается в том, что и то и другое демонстрируют непрерывность мира в наше отсутствие. Однако лишь временное отсутствие спящего содержит связь с будущим, с возможностью обновления и, следовательно, свободы. Это интервал, в течение которого проблески другой, непрожитой жизни, отложенной жизни могут смутно проникнуть в сознание. Ежевечерняя надежда на бессознательное состояние глубокого сна — это в то же время предвкушение пробуждения, которое может принести с собой что-то непредвиденное. В Европе после 1815 года, спустя несколько десятилетий контрреволюции, переворотов и крушения надежд, находились художники и поэты, интуитивно чувствовавшие, что сон — это не обязательно уклонение или бегство от истории. Шелли и Курбе, например, были теми двумя, кто понимал, что сон — это другая форма исторического времени, что его замкнутость и внешняя пассивность также охватывают собой тревоги и беспокойство становления, необходимые для зарождения более справедливого и эгалитарного будущего. Теперь, в XXI веке, беспокойство сна наполнено большей тревогой о будущем. Расположенный где-то на границе между социальным и природным, сон обеспечивает присутствие в мире фазовой и циклической динамики, необходимой для жизни и несовместимой с капитализмом. Аномальную стойкость сна следует понимать в связи с продолжающимся разрушением процессов, поддерживающих на планете существование жизни. Поскольку капитализм не может ограничить себя сам, идея сохранения или консервации системно невозможна. На этом фоне восстанавливающая инертность сна противостоит смертоносности накопления, финансиализации и расточительства, опустошивших все, что когда-то было у нас общего. Сегодня в действительности осталась лишь одна мечта, заменяющая все