24/7. Поздний капитализм и цели сна - Джонатан Крэри
Нынешняя актуальность этих текстов, особенно в условиях, когда выдвигаются экстравагантные и сомнительные утверждения о якобы революционном потенциале социальных сетей, состоит в том, что они позволяют нам задаться вопросом, какого рода встречи действительно возможны сегодня. Точнее, какие именно встречи могут привести к новым формированиям, к новым возможностям для восстания и где они могут произойти — в каких пространственных или временных рамках? В какой степени обмен и циркуляция информации, происходящие сегодня в электронном виде, являются колоссальным разрастанием того, что Сартр назвал «инверсией практики в практико-инертную деятельность»? В какой степени глобальные масштабы блогерской активности во всем мире — сотен миллионов людей, часто использующих язык сопротивления, — эквивалентно массовому аутизму, отмеченному Дебором? Очевидно, что политический активизм означает творческое использование доступных инструментов и материальных ресурсов, но это не значит, что эти инструменты сами по себе имеют некую искупительную ценность. Ленин, Троцкий и их соратники использовали все коммуникационные технологии, доступные в 1917 году, но они никогда не возводили их в ранг привилегированных и священных детерминант целой совокупности исторических событий, как это делают некоторые киберактивисты, превознося роль социальных сетей в недавних политических движениях и восстаниях. Когда сети начинают мистифицировать и приписывать им квазимагические способности, это становится похоже на веру в финансовую пирамиду, которая автоматически окупится в интересах слабых и угнетенных. Мифы об эгалитарном и расширяющем возможности характере этой технологии культивируются неспроста. Полицейские силы глобального порядка могут только радоваться готовности активистов сосредоточить свои организационные усилия на интернет-стратегиях, тем самым добровольно замыкая себя в киберпространстве, где государственный надзор, саботаж и манипуляции осуществляются намного проще, чем в живых сообществах и пространствах, где происходят настоящие встречи. Если ставить целью радикальные социальные преобразования, то электронные медиа в их нынешних массово доступных формах не бесполезны — но только тогда, когда они подчинены борьбе и столкновениям, происходящим в других местах. Если сети не стоят на службе уже существующих отношений, выкованных из общего опыта и близости, они всегда будут воспроизводить и усиливать разделение, непрозрачность, лицемерие и эгоизм, лежащие в их природе. Любые социальные возмущения, первоисточником которых является использование социальных сетей, неизбежно будут исторически эфемерными и преходящими.
Фильм Шанталь Акерман «С Востока», снятый в 1992 — начале 1993 года, несет в себе острое осознание обстоятельств этого важного исторического момента. Его съемки происходили в основном в Польше и России через полтора года после распада Советского Союза. В нем показан подвешенный мир, балансирующий на краю неопределенного будущего, и в то же время отягощенный устоявшимися привычками и шаблонами. Используя очень длинные кадры, режиссер подробно изображает определенные текстуры повседневной жизни, иногда намекая на сартровскую «серийность». В эссе, посвященном кинокартине, Акерман сказала ставшие широко известными слова о том, что она чувствовала необходимость снять фильм, «пока еще есть время» («tant qu'il en est encore temps»)[44]. В каком-то смысле она имела в виду, что ей нужно завершить проект до тех пор, пока не стало слишком поздно, пока культурные и экономические силы не превратили предмет ее работы во что-то иное, возможно, даже неузнаваемое. Но, учитывая ее подход к выбору материала («пока еще есть время»), — это также способ сказать: еще существует мир общего времени, мир, который держится коллективным совместным проживанием и совместным использованием времени и его ритмов, в древнейшем смысле слова «каждодневный» (quotidian).
Как и многие в начале 1990-х, Акерман понимала, что падение Советского Союза и освобождение Восточной Европы от его влияния будут способствовать окончательной глобализации Запада и повсеместному внедрению его ценностей и требований. Таким образом, фильм снимался с ощущением мимолетности «междуцарствия», которое он должен был задокументировать. Акерман осознает, что противостояние, предположительно поддерживавшее биполярный мир во время холодной войны, стало по большей части иллюзорным, но тем не менее «восток» в ее киноленте сохранил особые и давние культурные формы, находившиеся на грани уничтожения перед лицом экспансии западного капитализма. Хотя Акерман предостерегает от какой-либо упрощенной логики в духе «до» и «после», в «С Востока» запечатлен социальный мир, пусть находящийся в упадке, но еще не столкнувшийся с неолиберальной финансиализацией, приватизацией и социальной атомизацией. Это фильм о жизни в среде, где «еще есть время» до «вневременья» режима 24/7 с его принудительным накопительством и индивидуальным выбором.
«С Востока» документирует путешествие в пространстве и времени одного года — от лета до зимы. Камера перемещается, заставляя вспомнить Арендт, между переполненными, коллективно занятыми общественными пространствами и совершенно иными текстурами укрытых от внешнего мира домашних мест. Но больше всего другого «С Востока» передает время ожидания. Это делается убедительнее всего в продолжительных кадрах, на которых мы видим людей, стоящих в очередях или сидящих на вокзалах. Акерман показывает акт ожидания сам по себе, без привязки к какой-либо цели, никогда не раскрывая, почему люди выстроились вереницей. Как отметил Сартр, очередь — один из многих банальных случаев, когда конфликт между индивидом и организацией общества ощущается, но на уровне нерассуждающем или невидимом. Конечно, Акерман позволяет нам усмотреть в очереди, так же как это делал Сартр, множество разделений, которые становятся «отрицанием взаимности». Но одно из ее высших откровений — это изображение акта ожидания как чего-то существенного для опыта сосуществования, для самой возможности сообщества. Это время, когда может произойти встреча. К раздражению и разочарованию примешивается скромное и бесхитростное достоинство ожидания, терпения как уважения к другим, как молчаливого принятия разделяемого совместно времени. Застывшее, бесполезное время ожидания, очереди, неотделимо от сотрудничества или взаимности в любых их формах. Все предыдущие десятилетия авторитарного правления не стерли некоторые устойчивые черты сообщества, отчасти потому, что жестокие, но примитивные формы сталинской дисциплины позволяли многим глубинным ритмам социального времени продолжать пульсировать.
Формы контроля, которыми сопровождался рост неолиберализма
