24/7. Поздний капитализм и цели сна - Джонатан Крэри
Психоанализ хотя бы проявлял серьезный, пусть и узкий интерес к сновидениям, позиционируя их как состояние, которое может косвенно проливать свет на процессы, недоступные для эмпирического исследования (по крайней мере, до появления современных нейробиологических инструментов). Ныне сновидения гораздо чаще безразлично игнорируют как обыкновенные проявления саморегуляции и корректировки сенсорной перегрузки, полученной во время бодрствования. Конкретное содержание сна, будь то семантическое или аффективное в рамках нейрохимических объяснений, не имеет особого значения. Если не брать в расчет книги в духе нью-эйдж и методы терапии, сосредоточенные вокруг сновидения как пути к «внутреннему росту» или самопониманию, большинство людей по-прежнему не сознают и не интересуются собственными повторяющимися сновидениями, которые внешне напоминают серию прискорбно однообразных или ущербных массмедийных постановок того, что выдается за сны.
Сегодня мы живем в эпоху, когда любые желания, не связанные с индивидуальным приобретением, накоплением и властью, подпадают под глухой запрет. В мире 24/7 эти ограничения налагаются изнутри в не меньшей степени, чем извне, но возможность саморегулирования — результат процессов, уходящих в прошлое на много десятилетий. Неолиберализм, целивший прежде всего в социальные компромиссы, связанные с новым курсом, также требовал демонтажа и устранения конкретных политических и социальных достижений 1960-х годов. Множество надежд, идей и практик, ретроспективно связанных с культурой 1960-х годов в США и некоторых частях Европы, должны были быть искоренены или дискредитированы. Как убедительно показали Иммануил Валлерстайн и другие, 1968 год представлял собой пик мировой революции, беспрецедентной по масштабу, состоящей из одновременной борьбы на многих фронтах со сложными целями и мотивами. Точно так же последние тридцать или более лет следует понимать как длительную фазу устойчивой контрреволюции. Очевидно, размах антисистемных восстаний в Азии, Латинской Америке и городских гетто США в этот период потребовал массового использования взаимосвязанных форм экономического, уголовного и военного насилия — форм насилия, которые продолжают совершенствоваться по настоящее время, когда зарождается новая волна борьбы и «весен». Так, нынешнее массовое заключение миллионов афроамериканцев в тюрьмы восходит к последствиям городских восстаний 1960-х.
Но параллельная контрреволюция, развернувшаяся в конце 1970-х годов, хотя и очень широкая по охвату, была в первую очередь идеологической. Ее мишень — сформировавшееся созвездие форм социальности, которое необходимо было уничтожить или изуродовать, чтобы оно не стало помехой глобальному переходу к более жестоким моделям финансового капитала и растущей монетизации повседневной жизни. С узко политическими движениями 1960-х годов переплетался широкий спектр неформальных попыток оспорить институциональные требования приватизации, социального обособления, безудержного приобретательства со стороны потребителей и поддержания разнообразных иерархий. Эти попытки были зачастую сбивчивыми, наивными, неполными — они работали через действия и изобретательность новых коллективов и субъективностей, но также и через защиту существующих сообществ. К ним относятся временное занятие и активация социальных пространств, утверждение деиндивидуализированных представлений о теле и человеческом «я», эксперименты с языком и альтернативными формами обмена, создание новых форм сексуальности и поддержание маргинальностей, определяемых не репрессивным центром, а присущими им самим изменчивыми способами организации.
Из многих слоев культуры и политики 1960-х годов постоянного долгосрочного противодействия и устранения требовали несколько широко распространенных и взаимосвязанных явлений. Пожалуй, самое важное из них — это коллективное и индивидуальное понимание, достигнутое в 1960-х благодаря непосредственному опыту, что счастье может быть не связано с приобретением собственности, товаров или социальным статусом, а возникать непосредственно из совместной жизни и групповых действий. Слова Гэри Снайдера, сказанные в 1969 году, представляют собой одну из многих формулировок этого повсеместного, хотя и недолговечного идеала: «Настоящее богатство не зависит от того, что у тебя есть». Не меньшую угрозу власти представляли новые формы ассоциации, которые хотя бы отчасти размывали классовые границы и замахивались на неприкосновенность частной собственности. Зыбкие стимулы и обещания вертикальной мобильности понемногу переставали действовать на молодых людей, центральная роль и необходимость труда упорно, хотя и расплывчато, оспаривалась. «Выпадение из системы» было более серьезным явлением, чем многие готовы признать. В 1980-е годы развернулась последовательная кампания по превращению материальной бедности в нечто постыдное и отталкивающее. Антивоенное движение привело к тому, что многие прониклись пацифистскими взглядами и публично выражали сочувствие жертвам войны; но в 1980-е годы условия, питавшие эти течения, потребовалось устранить и повсеместно заменить культурой агрессивности и насилия. То, что миллионы предположительно либеральных или прогрессивных американцев теперь, как положено, заявляют, что «поддерживают наших солдат», храня при этом молчание о тысячах убитых в имперских войнах, свидетельствует об успехе этих контрмер. Начиная с 1980-х и до сих пор, события 1960-х годов и их участники упорно превращались в пустые карикатуры, в объекты насмешек, демонизации и тривиализации. Но сами масштабы и беспощадность этих исторических фальсификаций — показатель уровня опасности, которую представляет культура 1960-х и по сей день, сойдя со сцены. Хотя эксперименты того периода с коммунитарными формами могли показаться для левых 1930-х и 1940-х годов чем-то новым, отчасти они были возрождением уже почти похороненных мечтаний XIX века, когда идеи социализма, основанного на взаимной поддержке, мира без частной собственности, процветали в качестве заметных, хотя и оспариваемых, элементов коллективного воображения.
Основные направления контрреволюции — устранение либо финансиализация социальных механизмов, которые прежде поддерживали разнообразную совместную деятельность. В результате подключения общественных пространств и ресурсов к логике рынка люди лишаются многих коллективных форм взаимной поддержки или обмена. Даже такая нехитрая и обыденная практика сотрудничества, как поездка автостопом, превратилась в рискованное действие со страшными, иногда летальными последствиями. Сегодня дело дошло до принятия в некоторых частях Соединенных Штатов законов, криминализирующих раздачу еды бездомным или нелегальным иммигрантам.
Фредрик Джеймисон и другие подробно описали, как под культурный запрет на структурном уровне попали любые попытки просто вообразить альтернативу пустынной замкнутости индивидуального опыта в рамках конкурентной работы капиталистического общества. Сама возможность не атомарной, подлинно общественной жизни делается немыслимой. В 1965 году типичным негативным образом коллективной жизни была, скажем, сцена переселения большевиками угрюмых рабочих семей в просторный первозданный дом главного героя фильма Дэвида Лина «Доктор Живаго». На протяжении последней четверти века коллективизм преподносился в гораздо более отталкивающем виде. Например, в недавних неоконсервативных изображениях китайской культурной революции меры, принятые против частной собственности и классовых привилегий от имени коллективных социальных образований, приравниваются к самым чудовищным преступлениям в мировой истории. Если говорить не о столь масштабных событиях, бытуют бесчисленные истории о сектантских коммунах послушных новообращенных, которыми правят безумные убийцы и циничные манипуляторы. Вторя буржуазным страхам конца XIX века, распространившимся по следам парижских событий 1871 года, идея коммуны, порожденная
