Времени в обрез: ускорение жизни при цифровом капитализме - Джуди Вайсман
Пунктуальность и прогресс
Необходимость координировать свои поступки сохраняла для людей значение на протяжении всей их истории, но она никогда не была более важной, чем в наши дни. Мы принимаем за данность, что нашу жизнь формирует течение времени, отмеряемое стрелками часов. С самого детства нас приучают ценить пунктуальность, необходимость все делать вовремя и не тратить время попусту. Валоризация скорости занимала центральное место при становлении индустриального образа жизни. Как отмечает Джереми Рифкин, «для ценностей современной эпохи, связанных со временем, характерны эффективность и скорость… Идея экономии и сжатия времени вдалбливалась сперва в психику западной цивилизации, а затем и большей части мира»[54].
Однако то, что кажется нам естественным и нормальным, является итогом столетий технических инноваций и распространения идей о времени. Хронология стандартной истории техники отводит часам почетное место. И именно благодаря статье Томпсона «Время, трудовая дисциплина и промышленный капитализм» социологи рассматривают современное время главным образом с экономической точки зрения, видя в нем рыночное время.
Согласно Томпсону, до индустриализации люди подчинялись «естественным ритмам», ориентированным на различные задачи, связанные с аграрной экономикой. На смену этим представлениям пришло новое время промышленников, товар, измеряемый в деньгах и имеющий статус ценности. Томпсон видит в этом результат как достижений в области счета времени, так и пуританской этики, помогавшей людям усвоить идею о том, что время не следует растрачивать попусту. По словам Томпсона, к XIX в. идея бережного обращения со временем прочно вошла в культуру. Традиционные ритмы отныне казались вялыми и даже первобытными. На многих производственных площадках стало нормой разделение и синхронизация труда, и в ходе столетия время промышленников стало считаться естественным.
Время превратилось в деньги. И как предвидел еще Диккенс в романе «Тяжелые времена», хотя часовое время обеспечило стандартизацию времени, время разных людей имеет различную ценность. Как выразился деловой человек мистер Баундерби, обращаясь к свободолюбивым циркачам, «мы знаем цену времени, а вы не знаете». На что циркач мистер Чилдерс отвечает: «Если вы хотите сказать, что ваше время приносит вам больше денег, чем мое время — мне, то, по всей видимости, вы правы»[55].
И Барбара Адам, и Хельга Новотны во всех своих многочисленных публикациях прослеживают исторический поворот в представлениях людей о времени в сторону сложившейся в нашу эпоху культуры часов. Они подчеркивают, что индустриальное время с его ориентацией на эффективность дало начало стремлению к дисциплинированному и бережливому использованию времени. Время было превращено в товар, сжато, колонизировано и подчинено[56]. А после того, как была создана линейная система времени, могло начаться и ускорение в виде движения, придающего всему динамизм и, по видимости, неспособного ни перед чем остановиться. В ходе tourbillon social, сопровождавшего промышленную революцию и вырывавшего людей из их бесчисленных «малых миров»… ускорение стало восприниматься как ощущение модернизации, затмевающее и формирующее все прочее. Темп стал важнее цели: всякий, кто прочно стоит на ногах, стоит на месте; все, и прежде всего время, обратилось в неистовое движение: скорость стала новым мифом[57].
Пробным камнем для работ такого рода остается произведенный Марксом анализ коммодификации времени[58]. Согласно ключевому аргументу Маркса, пустое, абстрактное, квантифицируемое время, применимое всегда и везде, служило предпосылкой для его использования в качестве абстрактного критерия обмена, с одной стороны, и для ком-модификации труда и природы — с другой. Только на основе такого нейтрального критерия время могло сыграть столь ключевую роль во всем экономическом обмене. Поскольку «атомы времени суть элементы прибыли», именно власть над рабочим временем других лиц дает капиталистам изначальную возможность присвоения прибыли[59].
Борьба между собственниками труда и капитала за использование времени и интенсивность работы стала повсеместной. Как подчеркивает Томпсон, понадобилось несколько поколений для того, чтобы насадить новые трудовые привычки и новую темпоральную дисциплину — «знакомый пейзаж дисциплинированного промышленного капитализма с его учетом рабочего времени, табельщиками, осведомителями и штрафами». Временная дисциплина основывалась на подчинении часам и на их использовании при назначении заданий, включая, например, установление времени начала работы. В следующем известном отрывке Томпсон цитирует показания двух фабричных рабочих XIX в. о том, что им не разрешалось иметь при себе свои часы на территории фирмы:
На самом деле строго установленных часов работы не существовало: мастера и управляющие помыкали нами, как хотели. Часы на заводах нередко переводили вперед по утрам и назад по вечерам, и вместо инструментов для измерения времени они становились прикрытием для обмана и угнетения. Хотя рабочие это знали, все они боялись подать голос, а трудящийся человек в те дни боялся носить часы, так как обычным делом было увольнять тех, кто, как считалось, слишком хорошо разбирался в часовом деле[60].
Более того, если людей еще смолоду приучали к новой темпоральной дисциплине, они оказывались лучше подготовлены к возраставшим требованиям синхронизации на рабочем месте. В результате и в Англии, и в США школы делали все больший упор на пунктуальность. Такая практика продолжилась и в XX в. Как отмечает Аллен Блюдорн, в 1903 г. его американская бабка со стороны матери в 13-летнем возрасте получила школьный табель с показательной фразой: «В конце месяца не пропускала уроков и не опаздывала»[61]. По сей день выполнение требований по части посещаемости — необходимый критерий для получения диплома в Лондонской школе экономики.
Последние годы были отмечены оживленной дискуссией о том, насколько точны господствующие представления о часовом времени с исторической точки зрения. Пол Гленни и Найджел Трифт в своей книге «Формирование дня: история счета времени в Англии и Уэльсе, 1300–1800 гг». критикуют основанную на технологическом детерминизме точку зрения, которая исходит из существования непосредственных взаимосвязей между техническими достижениями в часовом деле и гегемонией часового времени[62]. Кроме того, они считают, что Томпсон проводит слишком прямую связь между экономическими изменениями и гегемонией часового времени. Эти авторы, вторя моей точке зрения, указывают, что, хотя к механическим устройствам следует относиться серьезно, важно воспринимать часовое время как повседневную практику, которой было свойственно (и свойственно по сей день) поразительное разнообразие.
Начиная с XV в., когда до массового распространения личных часов, не говоря уже о появлении заводов, оставалось еще очень долго, у нас возникает все больше свидетельств о широком
