Язык и сознание: основные парадигмы исследования проблемы в философии XIX – XX веков - Александр Николаевич Портнов
«истинной же, конкретной отрицательностью языкового знака является интеллигенция, ибо посредством нее он превращается из чего-то внешнего во внутреннее и сохраняется уже в этой преобразованной форме. Слова становятся поэтому наличным бытием, оживленной мыслью. Это наличное бытие для наших мыслей необходимо»[58].
Почему же для мысли необходимо бытие с помощью слов? Нам представляется, что Гегель дает верный ответ: о наших мыслях мы сами, но конечно же и другие люди, знаем только тогда,
«когда мы даем им форму предметности, различенности от нашего внутреннего существа, следовательно, форму внешности, и притом такой внешности, которая в то же время носит на себе печать высшего внутреннего. Таким внутренним внешним является единственно только членораздельный звук, слово»[59].
Иными словами, для Гегеля слово только тогда превращается из физического звука в единицу языка, когда оно вбирает в себя разумный смысл («интеллигенцию») и именно в этом своем качестве оно способно служить средством, с помощью которого мы достигаем осознанности своей рече-мыслительной деятельности. Эти положения конкретизируют и несколько развивают идеи «Феноменологии духа», где Гегель характеризует язык как
«существующее для других самосознание, непосредственно наличествующее как таковое и в этом качестве всеобщее».
Язык – это «сама себя от себя же отделяющая самость», когда чистое, само себе равное «Я» становится предметным, оно «так же понимает себя, как оно понимается другими»[60].
Вряд ли можно сомневаться, что Гегель очень глубоко понял проблему соотношения языка и сознания и это понимание в значительной степени повлияло на К. Маркса и Ф. Энгельса. Но и различия достаточно глубоки и принципиальны. С тезисом о том, что язык так же древен, как и сознание, Гегель, вероятно, согласился бы, как и с тем, что сознание только тогда и есть сознание, когда оно существует для других (и только тем самым для меня самого). Важно, однако, видеть, что уже в «Немецкой идеологии» К. Маркс и Ф. Энгельс стремятся понять проблему «начала сознания», его материальную детерминацию. Коль скоро развитие сознания в филогенезе не есть самоосуществление духа, то «практическое», «действительное», «существующее для других» сознание может быть понято только из реальных, материальных отношений людей друг к другу. К. Маркс и Ф. Энгельс на соответствующих страницах «Немецкой идеологии» совершенно однозначно делают акцент на коммуникативном аспекте взаимосвязи языка и сознания. Язык как практическое, действительное (wirken, т.е. «действовать, влиять») сознание объединяет людей в совместной деятельности, опосредует их отношение друг к другу. В свою очередь, их отношение к природе опосредовано их отношением друг к другу, их «общением» (Verkehr). Следует иметь в виду, что Verkehr у Маркса и Энгельса – это не только и не столько «коммуникативность», «общение» в привычном нам смысле, но также или, может быть, в первую очередь многое другое. В. Шелике[61], проанализировав употребление этого термина в контексте «Немецкой идеологии», показала, что оно обозначает:
1) половую связь между мужчиной и женщиной;
2) различные типы материального общения в самом широком смысле, включая разнообразные моменты чисто физического перемещения (а также и перемещения людей в обществе);
3) наконец, Verkehr «наряду со значениями перемещения, взаимодействия, интеракции имеет значение „искажения чего-либо действительного“».
К. Маркс и Ф. Энгельс говорят в этом смысле о verkehrte Welt, имея в виду, что вследствие установления господства вещных отношений над личными отношениями людей возникает «извращенный», «вывернутый мир». Но это понятие вполне приложимо и к более широкому кругу явлений. Фактически любая превращенная форма, как это знал уже Гегель, есть и Verkehrte Form: процесс общения как инобытия внутреннего содержания сознания неизбежно накладывает на любую знаковую форму момент «инобытийности».
§ 2. Что же может следовать из трактовки языка как действительного сознания?
Следует отметить, что К. Маркс и Ф. Энгельс, говоря о языке как практическом сознании, совершенно недвусмысленно исследуют генетический аспект. Имеет смысл согласиться с А.А. Леонтьевым, когда он отмечает, что на страницах «Немецкой идеологии» Маркс и Энгельс выделяют единство трех факторов в процессе становления сознания: специфики деятельности как отношения к природе, специфики общения как отношения людей друг к другу и специфики сознания.
«Конечно доминирует здесь развитие системы отношений к природе, взаимодействия человека с окружающей его действительностью, прежде всего в форме трудовой деятельности», – полагает А.А. Леонтьев.
Развитие труда, по его мнению,
«ведет за собой развитие взаимоотношений в трудовом коллективе, а оба этих процесса непосредственно (курсив мой. – А.П.) обусловливают появление новой формы психического отражения действительности формирующимся человеком – сознания и языка как общественно отработанной системы, конституирующей человеческое сознание»[62].
Предположим, можно спорить с тем, что возможен «труд» до появления определенной и притом достаточно эффективной системы знаков, опосредующих общение людей между собой и т.д., но суть схвачена верно. Естественно, в данном контексте «язык» понимается не терминологически, но с нашей точки зрения это здесь не самое главное. Гораздо важнее идея о том, что сознание человека изначально связано с действительностью и коммуникацией, что генетически (в филогенезе и онтогенезе) предметно-практическая деятельность и опосредованное знаками общение выступают как необходимое условие возникновения сознания. Тем самым они в снятом виде включаются в динамику сознания и сознательного опыта.
Дифференцированный подход к идее языка как действительного сознания предполагает, на наш взгляд, также и следующие моменты. Во-первых, сам «язык» должен рассматриваться в его генезисе – не абстрактно-обще, а как возможность, становящаяся действительностью и проходящая при этом ряд ступеней развития, самореализации – это относится как к онтогенетическому плану, так и к филогенетическому. Во-вторых, следует по возможности дифференцированно (но с учетом его континуальности и единства) подходить к самому «сознанию», например не отождествлять его с мышлением, а также иметь в виду, что в одних случаях мы говорим о «ставшем», относительно устойчивым качестве, о том, что эмпирически выступает как сознание взрослого человека, в другом случае – о «становящемся» сознании. В-третьих, говоря о роли языка следовало бы различать то, что с определенной долей условности можно обозначить как семантический и прагматический аспекты. Поясним эту мысль.
Е.В. Шорохова, например, пишет, что обсуждаемое нами положение следует понимать в самом широком смысле: язык есть
