Язык и сознание: основные парадигмы исследования проблемы в философии XIX – XX веков - Александр Николаевич Портнов
«самосознание достигает своей удовлетворенности только в другом самосознании»
или же
«оно есть самосознание для другого самосознания»,
и только благодаря этому оно становится действительным,
«так как только благодаря этому достигается единство самого себя в его инобытии»[49].
Позднее, переводя эти важные положения с языка немецкого идеализма, К. Маркс писал о человеке, что поскольку
«он родится без зеркала в руках и не фихтеанским философом: „я есть я“, то человек сначала смотрится как в зеркало в другого человека. Лишь отнесясь к человеку Павлу как к себе подобному, человек Петр относится к себе как к человеку. Вместе с тем, и Павел как таковой, во всей своей павловской телесности, становится для него формой проявления рода „человек“»[50].
В этих словах эксплицирована гегелевская идея об интерсубъективности сознания и самосознания.
Примечательно, что Гегель, рассматривая роль языка в формировании самосознания, обращает самое пристальное внимание на, если так можно выразиться, телесную укорененность, антропологическую основательность языка как средства объективизации сознания и тем самым установления связи между сознаниями индивидов. Еще более примечательно, что язык в данном случае оказывается в одном ряду с другими телесными органами, с помощью которых человек способен объективировать свою субъективность:
«Говорящий рот, работающая рука, и, если хотите, еще и ноги – вот исполняющие и осуществляющие органы, которые являют нам действие как деятельность...»[51]
Язык и труд суть средства выражения, с помощью которых индивидуум может полностью «отделить от себя внутреннее и сообщить его другому». С поразительной проницательностью рассматривает здесь Гегель один момент, принципиально важный для нас: «язык» и «труд» (современный ученый сказал бы «речевая» и «практическая» деятельность) выражают внутренний мир одновременно слишком мало и слишком полно. Слишком полно (zu sehr) в силу того, что при выражении не остается места для противоположности между выражением и внутренним содержанием, подлежащим обозначению. Слишком мало (zu wenig) – в силу того, что «внутреннее», выражаясь в языке и действии,
«приобретает тем самым элемент превращенности (Element der Verwandlung), который извращает высказанное слово и законченное дело и делают из него нечто иное, по сравнению с тем, чем они являются сами по себе как действия определенного индивидуума»[52].
Тем самым отчужденное от человека высказывание, дело, деятельность, получившие законченную форму (Das Tun als vollendete Form), имеют, по Гегелю, двойное, противоположное значение. Либо выступают как непосредственно внутренне-индивидуальное, а отнюдь не внешнее его выражение. Либо они могут стать «действительностью свободной от внутреннего» и тем самым представлять собой нечто абсолютно иное, по сравнению с тем, что могло бы следовать из содержания сознания.
Здесь, по нашему мнению, нужно выделить несколько мыслей, впоследствие так или иначе получивших развитие у К. Маркса и Ф. Энгельса. Во-первых, это идея о принципиальном несовпадении содержания сознания и его внешнего выражения. Первое не только глубже, но оно еще и индивидуально. Хотя Гегель вполне отдает себе отчет в категориальном строении разума, его приобщенности ко всеобщему, но он также уверен в экзистенциальной неповторимости личности. Затем, выделим мысль о превращенных формах – внешнее выражение субъективного всегда подвержено «превращению», т.е. может принять то содержание, которое для него чуждо. Гегель ограничивается здесь чисто гносеологическими и антропологическими объяснениями. Правда, он указывает, что кроме интенции самого субъекта, изменяющего смысл знакового выражения, существуют общественные механизмы, неподвластные контролю личности. В-третьих, необходимо отметить, что Гегель решительно подчеркивает многообразие средств выражения сознания. При дальнейшем анализе интерсубъективности сознания Гегель обращает внимание на различного рода невербальные знаки, которые, при условии их правильной интерпретации, могут служить средством как связи сознаний, так и формирования и выражения индивидуальности. Речь идет о том, что в современной науке называют невербальными компонентами коммуникации (НВК). Гегель очень проницательно замечает, что выражение лица, тембр голоса, почерк, особенности жестикуляции многое могут сказать о содержании сознания человека, но не о «понятийном сознании», а его более «непосредственных» уровнях. То, что Гегель называет «физиогномикой», имея в виду все-таки именно НВК, по его мнению, являет собой «непосредственное высказывание о подразумеваемой действительности духа». Но это именно невербальное высказывание, т.к. та действительность, обозначением которой является, например, выражение лица, «мина», не поддается адекватному речевому выражению (ist als gemeintes Sein unaussprechlich)[53]. Тем не менее благодаря интерсубъективности неречевых знаков индивидуум, как отмечает Гегель,
«не нем, когда он занят внешней деятельностью, так как он при этом одновременно рефлектирован по отношению к самому себе и выражает это саморефлектирование; эта теоретическая деятельность или речь индивидуума с самим собой понятна и другим, так как она есть род высказывания»[54].
Здесь для нас интересны и важны не только его психологические наблюдения над ролью НВК в межперсональном общении и возможные интерпретации НВК как непроизвольных знаков; нечего и говорить, что гегелевские соображения о НВК как средствах выражения des gemeinten Inneren (т.е. подразумеваемого внутреннего содержания) намного опережали свое время: подобная проблематика начала систематически разрабатываться в психологии общения только с конца 50-х годов, а философия сознания и до сих пор почти не замечает НВК. Пожалуй, даже более важно следующее: можно ли говорить, что Гегель был сторонником идеи «чистого сознания», «что выражение мысли в звуках речи гегельянцы рассматривали как проклятие?»[55]. Трудно судить о «гегельянцах», которым приписывают это мнение, но сам Гегель, как нам представляется, очень тщательно и с большой проницательностью обследовал различные знаковые средства, в которых осуществляется и выражается деятельность сознания. Понимая сознание как многомерное образование, и здесь мы должны решительно возразить М.К. Мамардашвили, писавшему, что до Маркса сознание всегда и всеми понималось как «однородное, уходящее в бесконечную плоскость»[56], Гегель, может быть и сам не осознавая этого в полной мере, искал знаковые средства, опосредующие переход от «внутренней» ко внешней деятельности, и глубоко размышлял над феноменом непосредственно данного сознанию, но не выраженного, более того – принципиально невыразимого словами. Впоследствии эти размышления были плодотворно продолжены такими мыслителями, как Э. Гуссерль, М. Хайдеггер, X. Ортега-и-Гассет (о чем ниже).
Позже в «Философии духа» Гегель высказал некоторые удивительно современно звучащие соображения по поводу связи языка и сознания. Рассматривая процесс понимания, Гегель очень хорошо показывает возможность существования такого уровня знаков, когда они лишены «интеллигенции», т.е. высших форм мыслительной деятельности, но выступают только как «метки», как опора для памяти. «Имена», посредством которых мы, по Гегелю, обычно мыслим, в таком случае произвольно
