Философия освобождения - Филипп Майнлендер
Индивидуальная судьба отныне была продуктом первородного греха и провидения (действие благодати): Человек действовал наполовину сам по себе, наполовину под руководством Бога. Великая, прекрасная истина.
Таким образом, христианство стоит посередине между брахманизмом и буддизмом, и все три основываются на правильном суждении о ценности жизни.
Но Христос учил не только движению человека из земной жизни в рай, но и равномерному движению вселенной из бытия в небытие.
И проповедано будет Евангелие Царствия по всей земле во свидетельство всем народам; и тогда придет конец.
(Евангелие от Матфея. 24, 14.)
Небо и земля прейдут, но слова Мои не прейдут. О дне же том и часе никто не знает, ни Ангелы небесные, ни Сын, но только Отец.
(Евангелие от Марка. 13, 32.)
И здесь христианство объединяет две односторонние истины пантеизма и буддизма: оно связывает реальное движение отдельного человека (индивидуальная судьба), которое признавал только Будда, с реальным движением всего мира (универсальная судьба), которое принимал только пантеизм.
Соответственно, Христос имел самое глубокое представление о динамической связи вселенной, и это ставит его высоко над мудрыми пантеистами Индии и над Буддой.
В том, что он был хорошо знаком с брахманизмом и буддизмом, с одной стороны, и с прошлой историей человечества – с другой, сомневаться не приходится. Тем не менее, этих
важных знаний недостаточно, чтобы объяснить происхождение самой великой и лучшей религии. На помощь Спасителю следует отнести могущественного демона, который в виде предчувствий поддерживал его дух. Для определения индивидуальной судьбы людей все необходимые ключи лежат в чистой, славной личности Христа, но не для определения судьбы вселенной, ход которой Он, тем не менее, устанавливает без колебаний, даже если открыто признается в своем неведении относительно времени конца.
Но о дне и часе никто не знает – даже Сын, но только Отец.
С какой аподиктической уверенностью, с другой стороны, он говорит о том факторе судьбы, который, независимо от человека, помогает формировать индивидуальную судьбу!
Я говорю то, что видел у своего отца.
(Евангелие от Иоана, 8, 38.)
Но я его знаю. И если бы я сказал, что не знаю его, я был бы лжецом, как и вы. Но я знаю его и держу его слово. (Евангелие от Иоана. 8, 55.)
Сравните с этим суждение поэта-пантеиста о непознаваемом, скрытом единстве мира:
Назвать его кто смеет откровенно?
Кто исповедать может дерзновенно:
Я верую в него?
Кто с полным чувством убежденья
Не побоится утвержденья:
Не верую в него? Он, вседержитель И всехранитель,
Не обнимает ли весь мир – Тебя, меня, себя?
Гёте. (Перевод Н. А. Холодковского)
Тот, кто исследует учение Христа без предубеждения, найдет только имманентный материал: мир сердца и муки сердца; индивидуальную волю и динамическую связь мира; индивидуальное движение и движение вселенной. – Царство небесное и ад; душа, сатана и Бог; первородный грех, провидение и действие благодати; Отец, Сын и Святой Дух; – все это лишь догматическое прикрытие признанных истин.
Но эти истины не были известны во времена Христа, поэтому в них нужно было верить и представлять их в таких оболочках, которые были бы действенными. Таким образом, вопрос Иоанна был:
Но кто победит мир, как не тот, кто уверует, что Иисус есть Сын Божий?
22.
Новое учение произвело мощный эффект. Прекрасные, трогательные слова Спасителя:
Не думайте, что я пришёл послать мир на землю; я пришёл не для того, чтобы послать мир, но меч, я пришёл, чтобы отделить человека от отца своего“, – потому что отрекается от диавола тот, кто был сыном его. „И отделить дочь от матери.
(Евангелие от Луки. 12, 49—51.)
Сбылось. «Каждая великая идея, как только она появляется, оказывает тираническое воздействие», – говорит Гете. Его истина обладает необычайной силой, потому что она сразу же проникает в сознание. Отныне человек познает высшее благо; оно сжимает его сердце и, как бы он ни трясся, никогда не отпускает его. И поэтому учение Христа, однажды брошенное в мир как новый мотив, уже не могло быть уничтожено. Сначала она захватила низких, презираемых, отверженных. «Все люди – братья, дети любящего Небесного Отца, и каждый призван разделить Божью славу. Впервые на Западе было проповедано равенство всех перед Богом, впервые было торжественно объявлено, что перед Богом нет уважения к личности, и впервые религия склонилась к каждому человеку, с любовью приняла его в свои объятия и утешила.
Она направила его взгляд от быстротечной жизни в этом мире к жизни вечной и четко и определенно установила цену, за которую ее можно получить: «Возлюби ближнего твоего, как самого себя; но если хочешь непременно получить нетленный венец жизни, никогда не прикасайся к женщине». Желание Царства Небесного должно было быть еще сильнее в груди тех, кто томился в цепях, поскольку не было никакой перспективы, что личная, гражданская и политическая свобода всех когда-либо станет истиной в результате внутренних потрясений. Но почему это вообще должно стать истиной? Как скоро закончится короткая жизнь, и тогда свобода будет обеспечена навсегда!
Затем новая доктрина особенно захватила женщин. Характер женщины гораздо мягче, чем у мужчины, из-за постоянного угнетения на протяжении тысячелетий, а также отчасти из-за карликовости цивилизации. Женщина предпочтительно милосердна. Религия любви должна была оказывать наибольшее влияние на предрасположенные умы женщин, которые входили в ее круг. женщин, вошедших в его круг. Они стали главными распространителями христианства. Их пример, их образ жизни имели заразительный эффект. И как новое поколение должно было показать благородство своей души. Я помню только Макрину и Эммелию, бабушку и мать Василия, Нонну, мать Григория Назианзского, Антузу, мать Златоуста, Монику, мать Августина, и восклицание эллина Либания: «Какие женщины у христиан!
Наконец, она захватила образованных людей, которые ощущали ужасную пустоту внутри себя и, должно быть, были невыразимо несчастны. Чтобы полностью не погрузиться в грязь, а также потому, что дух, как и тело, требует питания, они бросались в объятия самых грубых суеверий, давали волю своему воображению и искали фантомы в великом страхе и трепете.
Христианство дало им определенную цель и, следовательно, определенное направление. Вместо бесконечного развития Гераклита и бесконечных странствий Платона, в созерцании которых человек изнемогает, как странник в пустыне, страдающий от самой жгучей жажды, он поставил заключение: волнующий сердце покой в Царстве Божьем. Невежественный, грубый человек, как засохший лист на осеннем ветру, всегда движется вперед и редко осознает свои мучения. Но в том, кто был вырван из невзгод и осознал и болезненно ощутил беспокойство, которое по сути своей связано с жизнью, в нем пробуждается и становится все более сильным стремление к отдыху, к бегству от плоской, отвратительной суеты мира. Но философия Греции не могла утолить эту жажду. Она бросала томящегося человека, который искал в ней утешения, обратно в испытание целого, перед которым она не могла поставить цель. С другой стороны, христианство давало усталому страннику место отдыха, полное блаженства. Кто не принял с радостью непонятные догмы?
Но она доказала, что является великой силой, способной сделать людей по-настоящему счастливыми. В лучшие времена Греции и Рима было возможно только одно нравственное зажигание воли через знание – любовь к своей стране. Тот, кто научился распознавать и ценить блага, которые предлагало ему государство, должен был воспылать, а преданность государству принесло ему огромное удовлетворение. Не было другого, более высокого мотива, чем благосостояние государства, который мог бы завладеть волей. Однако теперь вера в блаженную вечную жизнь овладела умами, осветила и очистила их, заставила совершать дела чистой человеческой любви и сделала их блаженными уже в этой жизни.
23.
Процесс
