Объектно-ориентированная онтология: новая «теория всего» - Грэм Харман
Все это тем не менее не выглядит достаточно аккуратным. Во-первых, не имеет смысла отождествлять связанное знание с воспоминанием, первоначально введенным в качестве промежуточного звена между знанием и незнанием, а не в качестве источника знаний. Во-вторых, хотя этот отрывок, кажется, звучит похвалой связанному знанию, мы знаем, что Сократ не является большим сторонником знания или же учителей, утверждающих, что таковым обладают. Известен же он прежде всего своим (а) утверждением, что ничего не знает и никогда не был чьим-либо учителем, и (б) систематическим публичным разоблачением всякого, кто заявит, что о чем-либо знает. Философия же — это не что иное, как «ученое незнание», так ее в 1400-х годах назовет крупный немецкий религиозный мыслитель Николай Кузанский[159]. Если мы попробуем вспомнить хорошие примеры того, что может считаться знанием, на ум приходит математика. И хотя правда, что Сократ использует геометрическую задачку, пытаясь на примере мальчика-раба показать силу припоминания, и хотя Платон знаменит своим легендарным обожанием математики, едва ли Сократ или Платон стали бы считать ее ровней философии, не говоря уже о ее превосходстве. Стоит только вспомнить знаменитую четырехсложную «разделенную линию» в «Государстве», где тени находятся внизу, чувственные объекты — чуть выше, математические объекты — еще на один уровень выше, а формы, которых доискиваются философы, — выше всех[160]. Называя добродетель истинным мнением, Сократ ее совсем не принижает, когда говорит, что она «достается по божественному уделу» и что ей, таким образом, как во многом и метафоре у Аристотеля, нельзя научиться[161].
Вот, что мы можем взять из «Менона», прежде чем двинемся дальше. Во-первых, Сократ не считает, что знание вещи равноценно знанию ее качеств. Каким бы ни был в конечном счете статус знания для philosophia, важно отметить, что Сократ отвергает теорию объектов как «пучка качеств». Во-вторых, Сократ отвергает идею, что мы либо знаем вещь, либо нет. Причина введения теории припоминания состоит в том, чтобы показать, что существует способ, которым мы можем знать что-то, не зная этого, так же как косвенный язык может сказать что-то, этого не сказав. Как и в первом пункте, здесь у нас также также появляется основание отвергнуть идею, что путь понимания вещи состоит в том, чтобы буквально перефразировать все ее атрибуты. В-третьих, и это последнее, добродетель — как и philosophia или что-то еще, учителей чему не существует, — это не форма знания, а «дар богов». Смысл называть философию даром не в том, чтобы сделать ее элитной сферой для избранных гениев, а в том, чтобы сказать, что ее, как и изящные искусства, невозможно свести к правилам и критериям.
Иные точки зрения на истинное обоснованное мнение
Давайте рассмотрим некоторые другие мнения по этим вопросам, прежде чем прямо перейти к выводу о природе знаний. Одна из самых известных статей по философии со времен Второй мировой войны — знаменитая, опубликованная в 1963 году статья Эдмунда Геттиера «Является ли знанием истинное и обоснованное мнение?». Я позволю читателю решить, что здесь более примечательно: тот факт, что объем этой статьи всего три страницы, или что ее знаменитый автор так никогда больше ничего и не опубликовал. Геттиер замечает, что многие философы пытались определить знание как истинное обоснованное мнение, и конечным источником такой точки зрения выступает «Менон» Платона[162]. В своей статье Геттиер доказывает простую мысль, что «истинное обоснованное мнение» не является достаточным условием для чего-то, что может быть знанием. Он предлагает два примера, одного из которых для нас будет достаточно. Представьте, что два человека, по имени Смит и Джонс, хотят получить одну и ту же работу. Смит уже слышал от президента компании, что работу получит Джонс. Также, по какой-то странной причине, у Смита появилась возможность подсчитать число монет в кармане Джонса, и он выясняет, что их десять. Исходя из этого, Смит обоснованно полагает следующее: «У человека, который получит работу, в кармане есть десять монет». Однако, по причинам, неизвестным самому Смиту, компания решает нанять самого Смита, а не Джонса. И снова, незаметно для самого Смита, который даже не сосчитал свои собственные монеты, и несмотря на его странное поведение, выразившееся в том, что он рылся в карманах Джонса, у него их тоже оказалось ровно десять. Таким образом, после того как Смита неожиданным и удивительным образом нанимают на должность, он торжественно пересчитывает свои собственные монеты и действительно обнаруживает, что «у человека, который получит работу, в кармане есть десять монет». Это оказывается истиной. Мнение Смита перед принятием решения было оправдано и правдиво: у него было веское доказательство, и оно оказалось верным. Тем не менее верным оно было исключительно по счастливой случайности, и поэтому мы никогда не назовем его знанием. На протяжении более чем полувека с момента своей публикации статья получила ураган откликов. Но нам не придется их здесь рассматривать, поскольку на данный момент нас интересует только вывод Геттиера: истинность и обоснованность не является достаточным условием для мнения, которое хотело бы считаться знанием.
Но являются ли «истинность» и «обоснованность» хотя бы необходимыми условиями знания? Давайте сначала рассмотрим, действительно ли обоснование необходимо. Этот вопрос получил отрицательный ответ в 1992 году, в статье Криспина Сартвелла под названием «Почему знание — это просто истинное мнение», чей заголовок сразу анонсирует ее вывод. То есть Сартвелл предлагает нам стратегию устранения обоснования и простое определение знания как «истинного мнения». В процессе он еще наносит упреждающий удар по противоположной возможности простого «обоснованного мнения», например, критикуя апелляции Уильяма Лайкена к таким критериям определения знания, как элегантность, экономичность и эволюционное преимущество. Но если истина недостижима, то таковым должно быть обоснование. И если истина означает соответствие наших
