Язык и сознание: основные парадигмы исследования проблемы в философии XIX – XX веков - Александр Николаевич Портнов
Более того, есть здесь несколько моментов, странным образом обойденных почти всеми интерпретаторами Гумбольдта. Одним из первых Гумбольдт обращает внимание на диалогический, интерактивный характер языкового сознания. В самой сущности языка, пишет он,
«заключен неизменный дуализм, и сама возможность говорения обусловлена обращением и ответом. Даже мышление существенным образом сопровождается тягой к общественному бытию, и человек стремится, даже за пределами телесной сферы и сферы восприятия, в области чистой мысли, к „ты“, соответствующему его „я“»[86];
ему кажется, что понятие обретает определенность и точность, только отразившись от чужой мыслительной способности. Именно в рамках диалогических отношений, опосредованных языком, происходит взаимодействие «двух мыслительных способностей». В трактовке диалогизма сознания Гумбольдт, как нам представляется, сталкивается с концептуальными трудностями. Его основная идея о роли языка в работе сознания, к которой он возвращается вновь и вновь, состоит в том, что язык, «слово» не есть само по себе объект,
«скорее это нечто субъективное, противопоставленное объектам; однако в сознании мыслящего оно неизбежно превращается в объект, будучи им порожденным и оказывая на него обратное влияние»[87].
Но идея объективации представления в слове вряд ли может объяснить, каким образом из сочетания «другого» и «я», опосредованного языком,
«рождаются все глубокие и благородные чувства... и всякая духовная общность, возвышающие и углубляющие связь между двумя индивидуумами»[88].
Фактически тема диалогизма сознания только намечена Гумбольдтом, так же как и проблема диалогичности речевой деятельности. Ее решение видится нам на путях исследования персоналистического начала в речи, в изучении того, что позже М.М. Бахтин называл «смысловой позицией личности».
Более подробно разработана Гумбольдтом идея языкового сознания. К этому понятию он обращается неоднократно. Оно рассматривается им в нескольких отношениях. Прежде всего как способность сознания в определенной степени рефлектировать при речеобразовании над адекватностью претворения мысли в слово. В этом случае акцент делается на индивидуальном в языковом сознании. Поскольку, рассуждает Гумбольдт, ко всякому объективному восприятию
«неизбежно примешивается субъективное, каждую человеческую индивидуальность, даже независимо от языка, можно считать особой позицией в видении мира».
Тем более, продолжает он, индивидуальность становится такой позицией благодаря языку главным образом в силу того, что каждый данный язык содержит в себе «всю структуру понятий и весь способ представлений определенной части человечества»[89]. Соответственно каждый акт речепорождения может быть истолкован как соединение индивидуальной силы воображения и языкового сознания личности с теми способами (Methoden), которые содержатся в языке, дают возможность продолжить работу духа и предначертывают для этого «пути и формы»[90]. Таким образом, языковое сознание в этом смысле – это осознание возможностей языка в их устойчивости и соотнесение их с собственным творческим мышлением. В этой связи мы находим у Гумбольдта очень интересное наблюдение: говоря об известных ограничениях, которые язык может накладывать на работу сознания, Гумбольдт весьма проницательно отмечает, что все возможные недостатки и ограничения языка пришли к нему «...от человеческой, интимно близкой» ему природы, и поэтому «чужеродное в языке чуждо» только его «преходящей, индивидуальной, но не... изначальной природе»[91]. И хотя, отмечает он, именно в языке «каждый индивид всего яснее ощущает себя простым придатком целого человеческого рода», все же каждый из нас со своей стороны воздействует на язык и каждое поколение вызывает в нем определенный сдвиг, часто ускользающий от наблюдения, но тем не менее реальный. Поэтому то ограничивающее влияние, которое язык может оказывать на мышление и сознание, подчеркивает мыслитель, следует понимать сугубо динамически:
«За влиянием языка на человека стоит закономерность языковых форм, за исходящим от человека обратным влиянием на язык начало свободы»[92].
Вот эту диалектику совершенно не учитывали и не учитывают те критики, которые приписывают Гумбольдту взгляд, что язык полностью определяет наше видение мира, и конструируют такой научный миф, как пресловутую гипотезу «Гумбольдта – Сепира – Уорфа»[93].
Языковое сознание понимается Гумбольдтом также и в ином смысле: как способность рефлексии языкового коллектива над путями оформления неязыкового материала в языке. Размышляя над реальными различиями между языками, Гумбольдт снова и снова обращается к языковому сознанию, акцентируя внимание на степени его «ясности и остроты» у различных народов. Общее решение, предлагаемое Гумбольдтом, таково: языковое сознание проходит в своем развитии определенные стадии, сущностью которых является та или иная степень выраженности способности к созданию новых форм. На первой ступени наблюдается стремление к изобретению новых способов выражения мысли, «народы увлечены больше языком, чем его задачей, то есть тем, что им надлежит обозначить»[94]. Затем наступает стадия зрелости:
«Инструмент изготовлен, и дело духа теперь – освоить и применить его. Это и происходит»[95].
