Поэтический язык Марины Цветаевой - Людмила Владимировна Зубова
Факт одновременности цикла «Скифские» с письмами Пастернаку и побуждает сравнить поэтические тексты с эпистолярными и попытаться понять образную систему этого метафорического цикла в связи с содержанием переписки двух поэтов, учитывая и высказывания Цветаевой о Пастернаке в ее различных эссе.
Цикл Цветаевой вписывается в обширный контекст произведений разных авторов на тему Скифии. Скифия в русской культуре начала XX века стала метафорическим образом России[117] как дикого поля, что наиболее ярко выражено в поэме А. Блока «Скифы». К этой теме обращались многие поэты, философы, деятели искусства: В. Брюсов, К. Бальмонт, Вяч. Иванов, Вл. Соловьев, А. Блок, В. Хлебников, С. Бобров, В. Бурлюк, Н. Гончарова[118]. Кроме того, в 1917–1918 гг. вышло два номера альманаха «Скифы», «главными идеологами “скифства” принято считать Иванова-Разумника, С. Мстиславского, А. Белого» (указ. соч.: 59). Словом «Скифы» было названо объединение деятелей искусства. В него входили А. Блок, С. Есенин, Н. Клюев, А. Ремизов, В. Брюсов, Е. Замятин и др. «В конце XIX и начале XX века скифская тематика оказалась в русской культуре тем центром, в котором неожиданным, на первый взгляд, образом соединились мистические историософские концепции, оккультизм, радикальная революционность и реальная политическая практика. ‹…› Образ скифа – варвара, несущего очистительную бурю в ветхий старый мир, стал символическим воплощением революционных и нигилистических тенденций времени» (указ. соч.: 45).
Особенно продуктивным скифский миф оказался в самосознании, поэтике и творческом поведении футуристов (указ. соч.: 55–59), а в группу футуристов некоторое время входил и Пастернак.
Обратимся к поэтике цикла Цветаевой.
Первое стихотворение начинается, подобно загадке, со строк-предложений, в которых нет подлежащего:
Из недр и на ветвь – рысями!
Из недр и на ветр – свистами!
(II: 164).
О субъекте действия можно догадываться: он может быть понят и как душа (ср. написанное накануне – 10 февраля – стихотворение «Душа» – Выше! Выше! Лови – летчицу!..), и – с учетом календарно-эпистолярного пастернаковского подтекста – как стихи Пастернака из сборника «Темы и вариации», который Цветаева только что получила, и как письма, и как «ты», и как «мы».
Вернее всего в данном случае не выбирать интерпретацию, а объединить разные толкования, видя в тексте единый образ стремительного движения.
Перекличка со стихами Пастернака обнаруживается здесь и на лексическом, и на образном уровнях: в стихотворении «Определение поэзии» из предыдущего сборника «Сестра моя – жизнь»[119], Пастернак пишет Это – круто налившийся свист (Пастернак 1965: 126)[120], и на образном: если у Пастернака Это – с пультов и флейт Фигаро / Низвергается градом на грядку (там же), то у Цветаевой это устремляется из недр вверх. Вообще в образных системах стихов Цветаевой и Пастернака, и особенно в их поэтическом диалоге, наблюдаются постоянные мотивы противоположно направленных движений: у Пастернака сверху вниз (падающие листья, дождь, «давай ронять слова…» и т. п.), у Цветаевой – снизу вверх[121]. В контексте диалога с Пастернаком возможна и эротическая интерпретация разнонаправленности движения.
Словоформа рысями в стихотворении Цветаевой объединяет в себе образ рыси с образом коня (именно о коне говорят бежит рысью), а в эссе «Световой ливень» говорится: «Внешнее осуществление Пастернака прекрасно: что-то в лице зараз и от араба и от его коня: настороженность, вслушивание, – и вот-вот… Полнейшая готовность к бегу. – Громадная, тоже конская, дикая и робкая ро́скось глаз. (Не глаз, а око)» (V: 232). Последнее из процитированных высказываний вторит пастернаковским строкам из стихотворения «Мне в сумерки ты всё – пансионеркою…»: Как конский глаз, с подушек, жаркий, искоса / Гляжу, страшась бессонницы огромной и созвучно знаменитым строкам А. Блока Да, скифы мы, да, азиаты мы, с раскосыми и жадными очами.
Образ араба, данный в эссе Цветаевой, отзывается в ее стихах обращением …смутный мой / Сириец… Сириец есть и в стихах Пастернака с пушкинской темой – в сборнике «Темы и вариации», который только что получила Цветаева. У Пастернака сирийцем назван цыган Алеко («Облако. Звезды. И сбоку…»).
Слова из недр соотносятся с высказыванием: «Пастернак живет не в слове, как дерево – не явственностью листвы, а корнем (тайной)» («Световой ливень» – V: 232); «Лирическое “я” Пастернака есть тот, идущий из земли, стебель живого тростника» («Поэты с историей…» – V: 415). Тростник возникает во втором стихотворении цикла – в строке Как по льстивой по трости.
Соединение скифов со свистом отзывается позже, в 1926 г., в стихах, прямо обращенных к Пастернаку с эпистолярным пояснением: «Да, и клином врезавшиеся стихи к тебе, недоконченные, несколько, взывание к тебе во мне, ко мне во мне. Отрывок:
…В перестрелку – скиф,
В христопляску – хлыст,
‹…›
Как на каждый стих, –
Что на тайный свист
Останавливаюсь,
Настораживаюсь»
(VI: 257 – 26 мая 1926 г.).
Темой, образной структурой и адресованностью Пастернаку это стихотворение 1926 г. явно примыкает к циклу «Скифские», но в него не включено.
Отметим здесь и очевидную связь перестрелки со строками
Гусиным пером писаны?
Да это ж стрела скифская!
‹…›
Разменной стрелой встречною
Когда-нибудь там – спишемся!
Участники перестрелки стреляют друг в друга, ранят друг друга. В контексте Цветаевой – это взаимная пронзаемость.
Строки Разменной стрелой встречною / Когда-нибудь там – спишемся находят полное соответствие в письме от 14 февраля: «Недоразумение выяснилось: письма просто встретились (разминулись)»[122] (VI: 236). А Пастернак писал Цветаевой: «Как могло случиться, что слушав и слышав Вас неоднократно, я оплошал и разминулся с Вашей верстовой Суинберниадой ‹…› Месяц назад я мог достать Вас со ста шагов»[123]. Выражение со ста шагов в языке относится к фразеологии дуэли, а дуэль – это не только разновидность перестрелки, но и ситуация, имеющая знаковую сущность. Во-первых, это поединок равных (а равенство – постоянный мотив диалога Цветаевой и Пастернака), во-вторых, в контексте русской культуры это отсылка к пушкинской эпохе.
Обратим внимание и на
