«С французской книжкою в руках…». Статьи об истории литературы и практике перевода - Вера Аркадьевна Мильчина
Ни Мандельштаму, ни Вахтеровой не пришло в голову вменить профессору Дюмушелю, а также самим заглавным героям ни «декаданс» театра, ни «декаданс» старинных церквей.
Равным образом и А. Федоров, переводя «Воспитание чувств» (1869), не заставил одного из персонажей, Юссоне, который «déplorait bien entendu la décadence moderne», сокрушаться о современном декадансе, а, разумеется, перевел: «сокрушаясь о современном упадке». Точно так же и слова Арну «Que voulez-vous faire dans une époque de décadence comme la nôtre» – в русском переводе Федорова звучат как «Что прикажете делать в дни такого упадка, как сейчас?». А это ведь та же самая эпоха, что и в «Словаре прописных истин». Те буржуа, чьи клише и стереотипы осмеивает Флобер, знать не знали о декадансе как художественном течении (как не знал о нем и сам Флобер, умерший за год до появления упомянутой статьи Бурже). А вот жалобы на «упадок эпохи» были им весьма свойственны, и над этим Флобер как раз и издевается, хотя и сам порой таких жалоб не чуждался.
Ситуация с Флобером, на мой взгляд, достаточно очевидная: в его творчестве décadence – это всегда «упадок», и русские переводчики, как явствует из приведенных примеров, так его и передают; случай с «Лексиконом прописных истин» – недоразумение, объясняющееся, по-видимому, тем, что переводчики, зная о неприятии мещанами-буржуа новаторского искусства (каким в конце XIX века считалось декадентство), ошибочно, вопреки хронологии и французскому языку, приписывают это неприятие «героям» флоберовского «Лексикона», хотя те порицают вовсе не художественное течение (несмотря на упоминание поэзии), а просто течение жизни.
А как переводить то же слово décadence, если речь идет не о Флобере, а о его ровеснике Шарле Бодлере? Бодлер неоднократно употребляет это слово в статьях об изобразительном искусстве, русские переводы которых были изданы в 1986 году. Переводчицы Н. Столярова и Л. Липман всякий раз передают décadence как «упадок»: и когда Бодлер в статье «Философское искусство» рассуждает о низком уровне пейзажной живописи как признаке упадка (signe de décadence); и когда в статье «Искусство и жизнь Эжена Делакруа» осуждает «кого-то из каменотесов или из архитекторов», которые «обронили в связи с последним творением Делакруа слово „упадок“» («ont prononcé le mot décadence»); и когда упоминает рисовальщика Шарле «периода упадка» («Charlet de la décadence»); и когда в статье «Поэт современной жизни» называет дендизм «последним взлетом героики на фоне всеобщего упадка» («le dernier éclat d’héroïsme dans les décadences») [Бодлер 1986: 247, 260, 271, 305]. Ни разу переводчицам не пришло в голову применить к Делакруа или к денди транскрибированный с французского «декаданс».
Сходным образом и переводчик статей Бодлера о литературе Л. Ефимов тоже выбирает для передачи décadence слово «упадок». У Огюста Барбье, пишет Бодлер в одноименной статье, преимущественное внимание к мыслям «достойным или полезным» обусловило легкое пренебрежение к завершенности отделки, которого «одного хватило бы, чтобы привести к упадку» («pour constituer une décadence»); в этой же статье упомянуты сочиненные Барбье «Песни об упадке Италии» («Chants sur la décadence de l’Italie») [Бодлер 2013: 135, 136].
Но эту стройную картину нарушает М. Квятковская. Под ее пером статья «Новые заметки об Эдгаре По» (1857), в оригинале открывающаяся словами «Littérature de décadence», начинается иначе:
Декадентская литература! – как часто слышим мы эти пустые слова, произносимые на высокопарном зевке устами известных сфинксов без загадки, стоящих на страже святых врат классической эстетики. И каждый раз, как прогремит сей непререкаемый оракул, можно с уверенностью утверждать, что дело касается произведения полюбопытней «Илиады». Очевидно, стихов или романа, все в которых призвано изумлять: и стиль отточен на диво, и многообразие языковых средств, и просодии выверены непогрешимой рукой. И когда я слышу очередную анафему – что, к слову, всегда выпадает на долю любимейших наших поэтов, – меня так и подмывает ответить: «Неужели вы принимаете меня за такого же варвара, как вы сами, и полагаете, что я способен столь же бездарно развлекаться, как вы?» <…> думаю, что мне дозволено вопросить сих мудрецов, понимают ли они всю тщету, всю никчемность своей мудрости[274] [Бодлер 2001: 238].
В этом переводе вызывает вопросы не только «декадентская литература»; я не уверена, например, можно ли что-то произносить «на зевке», да еще высокопарном (в оригинале «avec la sonorité d’un bâillement emphatique» – «со звучным и напыщенным зевком»). Но меня интересует сейчас эта самая литература. Декадентская ли она или все-таки, как и во всех других случаях употребления этого слова у Бодлера, литература упадка?
О чем говорит Бодлер? Какие-то люди произносят бессмысленные (vides de sens) слова о том, что некая литература находится в состоянии décadence, а говорят они так о любой литературе, которая в лучшую сторону (бóльшим совершенством и большей увлекательностью) отличается от классической литературы и правил классической эстетики[275]. Очевидно, что эти люди клеймят эту самую новую хорошую литературу за то, что она, по их мнению, находится в состоянии упадка (то же самое, что флоберовские буржуа вменяли в вину всей собственной эпохе).
Чем можно доказать, что речь идет о состоянии упадка, а не о каком-то специальном эстетическом качестве? Прежде всего продолжением приведенного выше текста:
Понятие «декадентская литература» предполагает, что существует целая градация литератур – младенческая, детская, отроческая и т. д. Этот термин, хочу я сказать, заключает в себе нечто роковое, предопределенное, словно некий непреложный декрет; и упрекать нас в том, что мы повинуемся таинственному закону, крайне несправедливо [Бодлер 2001: 238].
По мнению Бодлера, приговор этих неправедных и недалеких судей исходит из того, что у литературы есть возрасты и она может дойти – и непременно доходит – до последней стадии дряхлости, то есть опять-таки упадка. В ряду младенчества, отрочества и проч. упадок звучит естественно. Напротив, совершенно неестественно здесь появление декадентской литературы, о которой упоминаемые Бодлером «судьи» в 1857 году, когда в составе сборника переводов из Эдгара По «Новые необыкновенные истории» была опубликована эта статья, знать не могли, поскольку она еще не родилась на свет.
То же уподобление жизни наций существованию отдельного человека Бодлер двумя годами ранее использовал в статье «Всемирная выставка 1855 года», где говорится:
В младенческую пору своей жизни они <нации> бессмысленно лепечут, постепенно развиваются и растут. В юном и зрелом возрасте – производят на свет высокие и смелые творения. Достигнув старости и накопив богатства, – погружаются в дремоту. Нередко те самые принципы, которые явились источником их силы и взлета, приводят их потом к упадку, в особенности когда принципы эти утрачивают животворивший их некогда победный пыл и становятся для большинства
