Грамматические вольности современной поэзии, 1950-2020 - Людмила Владимировна Зубова
Давид Паташинский. «на кровати лежишь, на пляжу ли ты…» [726].
В этих случаях аграмматизм основан на парадоксе сослагательного наклонения: действие, отнесенное к гипотетическому будущему времени, в норме должно быть выражено глаголом прошедшего[727]. Авторы нарушают грамматическую норму в пользу семантики.
Подобное явление встречается и в придаточных предложениях цели, генетически связанных с сослагательным наклонением[728]:
В заколоченном сельпо
мыши нюхают сигару
бродят куры по базару
в сизом пасмурном пальто
среднерусская пейзажь!
твой художник бородатый
слюнявит скучный карандаш
чтоб тот становится крылатый
певец кирзовых сапогов
квадратный витязь шевиота
сидит один среди стогов
любя копировать болото
Виктор Кривулин. «Пейзажь» [729].
Двое было нас, меня и братца.
Показанья дали на меня.
<…>
Огласили, перепроводили —
И встречай, широкая страна!
После я кричал тому водиле,
Он держался, словно ни при чем:
Дескать, нас затем сюда родили,
Чтобы мы ее пересечем!
…И смотрел он на дорогу волком,
Огрызаясь перед кумачом
Мария Степанова. «Беглец» [730].
Примеры показывают, что поэты, употребляя форму будущего времени вместо прошедшего, устраняют противоречие между отнесенностью действия к еще не наступившей реальности и грамматической формой прошедшего времени.
Частица бы иногда присоединяется и к формам глаголов настоящего времени:
А потому, ходящий по шоссе, —
дендизму роз несомую люблю бы!
Жизнь – впереди, над нею медный шест,
на нем круг солнца вьет свою цибулю.
Виктор Соснора. «Anno Iva» [731] ;
Она прекрасна как акация
ее прекрасней не найти
а я такую какакацию
хочу в рекламу поместить
чтоб там висит и улыбается
а я как ангел во плоти
смотрю туда и мне какангелу
охота по небу летать
чтоб я взлетаю в небо синее
где все какангелы вокруг
а эта снизу какакация
мне машет чем не разглядеть
чтоб все дивятся и волнуются
как типа здорово висит
о сколько разного приятного
реклама может содержать!
Александр Левин. «Она прекрасна как акация…» [732].
Во всех примерах с частицей бы аграмматизм мотивирован контекстом: в стихах В. Строчкова и М. Степановой имитируется социальное просторечие, в стихах Н. Делаланд изображается косноязычие внутренней речи в измененном состоянии сознания – любовном психологическом напряжении.
Поэтические тексты демонстрируют и возможность образования сослагательного наклонения, выраженного комбинацией неглагольного безличного предикатива с инфинитивом:
чешуйчатый осенний холодок пробегая вздрагивает меня
и замирает поодаль серою ящеркой
неподвижен самому себе недоверчив и неуловим
согрейся на солнце пока не поздно вернуться бы
а там глядишь и полюбит кто
Александр Месропян. «ничего не бойся пока я рядом…» [733].
Этот пример, как и приведенный ранее со строкой можно смотреть в окно бы из стихотворения Екатерины Боярских, можно трактовать как эллипсис, но, кроме того, у А. Месропяна отступление от нормы, вероятно, вызвано контаминацией выражений пока не поздно вернуться и вернуться бы, а у Е. Боярских, как сказано выше, – инверсией компонентов высказывания можно бы смотреть в окно.
Итак, поэтические эксперименты с сослагательным наклонением (его структурное и смысловое доминирование в тексте, усиление сослагательности дублированием частицы бы, инверсия компонентов сослагательного наклонения, сращение частицы бы с соседними словами, употребление частицы бы (б) в аграмматичных сочетаниях с глаголами настоящего и будущего времени вместо прошедшего) указывают на значительный экспрессивный и когнитивный потенциал этой категории.
ГЛАВА 9. КАТЕГОРИЯ ЗАЛОГА
«Собака кусается»… Что ж, не беда.
Загадочно то, что собака,
Хотя и кусает ся, но никогда
Себя не кусает, однако…
Борис Заходер
По формулировке А. В. Бондарко, представленной в его обобщающей работе по функциональной грамматике,
залоговость может быть определена как ФСП [функционально-семантическое поле. – Л. З.], которое охватывает разноуровневые средства, служащие для выражения различных типов отношения глагольного действия-предиката к субъекту и объекту как семантическим категориям, которым соответствует тот или иной элемент синтаксической структуры предложения (в традиционной терминологии – подлежащее, прямое или косвенное дополнение). Поле залоговости включает микрополя активности/пассивности, возвратности (рефлексивности) и взаимности (реципрока). В каждом из этих микрополей заключен особый аспект характеристики глагольного действия (а тем самым и ситуации в целом) с указанной точки зрения. <…> Сфера залоговости охватывает и понятие переходности (транзитивности) (Бондарко 2002: 590–591).
Эксперименты современных поэтов направлены на такие характеристики глагольного действия, которые не соответствуют привычным представлениям о субъекте и объекте, об активности/пассивности, возвратности, взаимности, переходности.
Оппозиции субъект/объект, активность/пассивность – центральные для самоидентификации поэта[734]. Для многих современных авторов, особенно вольно обращающихся с языковой нормой, характерно убеждение в том, что их право на поэтические вольности определяется не властью над языком, а подчиненностью языку. Наиболее выразительно это было сформулировано в Нобелевской лекции Иосифа Бродского:
поэт всегда знает, что то, что в просторечии именуется голосом Музы, есть на самом деле диктат языка <…> независимо от соображений, по которым он [поэт. – Л. З.] берется за перо, и независимо от эффекта, производимого тем, что выходит из‐под его пера, на его аудиторию, сколь бы велика или мала она ни была, немедленное последствие этого предприятия – ощущение вступления в прямой контакт с языком, точнее ощущение немедленного впадения в зависимость от оного, от всего, что на нем уже высказано, написано, осуществлено. Зависимость эта – абсолютная, деспотическая, но она же и раскрепощает. Ибо, будучи всегда старше, чем писатель, язык обладает еще колоссальной центробежной энергией, сообщаемой ему его временным потенциалом – то есть всем лежащим впереди временем (Бродский 1998: 15).
Рассмотрим, как поэты, нарушая норму в функционально-семантическом поле залоговости, демонстрируя при этом непоследовательность системы и алогизм нормы, используют образный и ассоциативный потенциал языка.
Нормативная грамматика часто противоречит логике: грамматический актив употребляется в тех случаях, когда ни о какой активности субъекта и даже о действии речи быть не может[735]: я устал, дерево стоит; имеется немало лексических ограничений на системное функционирование языковых единиц, а при обозначении субъектно-объектных отношений весьма активны грамматическая полисемия, омонимия и синонимия. Так, например, глаголы с возвратным постфиксом могут обозначать и актив и пассив (собака кусается, пол подметается каждый день); одно и то же залоговое значение имеют глаголы возвратные и невозвратные[736] (хвастает и хвастается); одни и те же глаголы могут употребляться и как переходные, и как непереходные (он пишет книгу и он хорошо пишет); логика нарушается при лексических ограничениях на регулярность каузативных оппозиций: норма предписывает, что можно смеяться, но нельзя смеять, хотя глаголы осмеять, высмеять вполне нормативны.
Б. Ю. Норман пишет:
возвратность в славянских языках (как целостность) не поддается семантической интерпретации, а представляет собой совокупность функционально разнородных явлений, выделяемую (для синхронного состояния) на формальной основе. <…> Славянскую возвратность следует воспринимать как уникальную формальную категорию,
