Достоевский в ХХ веке. Неизвестные документы и материалы - Петр Александрович Дружинин
В условиях роста революционного движения Достоевский все больше смыкался с реакцией и тем самым входил в основном в ряды представителей охранительной, буржуазно-мещанской литературы[729].
9 июля 1960 года Н. С. Хрущев выступил на Всероссийском съезде учителей, провозгласив перестройку школы[730]; эта речь не была написанной, а потому представляла отнюдь не наказ учителям, а отчет о визите в Австрию, откуда генсек вернулся накануне; учителям же он сам скорее отчитывался – о росте поголовья скота в СССР несмотря на трудности с кормами, о борьбе новой морали с пережитками старого, о фактах безыдейности и нигилизма… Но в целом речь касалась воплощения в жизнь принятого 24 декабря 1958 года Закона СССР «Об укреплении связи школы с жизнью и о дальнейшем развитии системы народного образования в СССР», то есть обеспечения квалифицированными кадрами отраслей народного хозяйства.
Так что назревшая переработка программ и учебников по литературе шла не слишком активно, однако некоторые изменения происходили. Например, в списки для внеклассного чтения возвращаются «Униженные и оскорбленные», в 1961 году в списке тем сочинений для 10‑го класса рекомендуется и подразумевающая знакомство с писателем «Тема униженных и оскорбленных у Гоголя и Достоевского»[731].
Как мы сказали, Ф. М. Достоевский в программе так и не появляется: ничего не изменилось и в момент временного перехода на одиннадцатилетний курс в первой половине 1960‑х[732]. Но в 1965 году Министерство просвещения выступает с проектом новой программы по литературе, напечатанным для обсуждения: в курс 9‑го класса по прошествии десятилетий предполагается вернуть Ф. М. Достоевского. В программу факультативного чтения предлагаются «Записки из Мертвого дома», «Идиот», «Братья Карамазовы», а в обязательную – «Преступление и наказание», на него выделяется 10 часов, и уже с иным содержанием:
Биография Ф. М. Достоевского. Роман «Преступление и наказание». Картины жизни обездоленных, униженных и оскорбленных. Суровая правда изображения безвыходности и одиночества «маленького человека» в мире угнетения. Образ Раскольникова. Индивидуалистический бунт героя против бесчеловечности буржуазного общества, глубокая противоречивость этого протеста. Сила и слабость позиции Достоевского в осуждении эгоизма и индивидуализма; непримиримость в отрицании социальной несправедливости. Особенности психологического анализа в романах Достоевского. Мировая популярность Достоевского[733].
Впрочем, программа 1966/67 года Достоевского по-прежнему не включала[734], а вернулся писатель в школьную программу в 1967/68 году: изучались на выбор преподавателей «Преступление и наказание» или «Униженные и оскорбленные», а также биография писателя и «мировая популярность Достоевского», всего выделялось 12 часов[735]. В 1968/69 учебном году остается та же программа, но в опубликованном тогда же списке литературы для самостоятельного чтения рекомендуются «Братья Карамазовы» и «Идиот»[736]. В 1969/70 учебном году окончательно сделан выбор обязательного произведения: им становится «Преступление и наказание» (количество часов на изучение писателя остается прежним); для самостоятельного чтения сохранены «Братья Карамазовы» и «Идиот»[737]. Уже в 1970/71 учебном году столь смелые рекомендации Министерства просвещения пропадают: происходит замена факультативных произведений, и для самостоятельного чтения рекомендован только роман «Униженные и оскорбленные»[738]. То же положение – «Преступление и наказание» в классе и «Униженные и оскорбленные» – дома сохраняется и далее, но в 1973/74 учебном году число классных часов на изучение писателя сокращается до девяти[739]. В 1974/75 учебном году выделяется уже десять часов, для внеклассного чтения показаны «Униженные и оскорбленные» или «Бедные люди» (по выбору учащихся)[740], и это положение безо всяких изменений просуществовало до конца советской власти[741].
Достоевский и третья мировая война
Несмотря на серьезное послабление, полной и окончательной реабилитации Ф. М. Достоевского не произошло ни в эпоху оттепели, ни впоследствии. Если тело Сталина в ночь с 31 октября на 1 ноября 1961 года тайно вынесли из Мавзолея и закопали у Кремлевской стены, то тело Ленина в Мавзолее оставалось. И его письмо к Инессе Арманд продолжало довлеть над наукой о Достоевском до того момента, пока не закончилось существование созданного Лениным государства.
Развитие науки о Достоевском, и прежде всего осуществление академического Полного собрания сочинений, хотя бы и в трудных условиях советской идеологии, символизировало признание русского гения на родине. Однако серьезные изменения военной доктрины СССР, а затем и события 1979 года, когда СССР ввел войска в Афганистан, а также внешнеполитические шаги Советского Союза на Ближнем Востоке побудили страны Запада совершенно иначе посмотреть и на «загадочную русскую душу», и на политическое наследие Ф. М. Достоевского в советской идеологии начала 1980‑х.
Именно тогда на Западе решили, что и философия Ф. М. Достоевского с ее мессианством, и хорошо известные в западном мире мечты о «воссоздании Святой Руси», в действительности есть пролегомены к новой, уже всемирной экспансии Советской империи. Так в начале 1980‑х формируется теория о философии Ф. М. Достоевского как движущей силе империалистической политики СССР, и эта теория получает документальное обоснование: иначе Запад не мог объяснить себе тех перемен, которые происходили в СССР.
Такой убежденности Запада способствовали серьезные перемены в военной доктрине СССР, которые стали очевидными уже в начале 1970‑х: постулируется, как и ранее, не только неминуемая победа над империализмом в случае военного противостояния, но и тезис о наступлении как намного более эффективном виде сражения, нежели оборона. Устойчивым синонимом обороноспособности становится именно победа, символизируя смену военной стратегии в случае нападения врага – от обороны к непременной победе над ним; важнейшим залогом победы является моральное состояние армии, что объясняет и навязываемый дискурс на героизацию армии ради будущей победы[742].
Обращение к внешнеполитической риторике было обосновано политическим строем СССР, при котором государство представляло собой орудие классовой борьбы; и тем легче было оправдать неотъемлемые при таком курсе сопутствующие внутриполитические обстоятельства – от возрастающих экономических тягот до ограничения прав и свобод. И эскалация во внешней политике, таким образом, была предопределена марксистской диалектикой, а государство как могло старалось мобилизовать силы для будущего столкновения.
Рупором этих идей стал министр обороны СССР Маршал Советского Союза А. А. Гречко, который в 1971 году отмечал:
Для завоевания победы над сильным противником нужно, чтобы каждый советский воин представлял собой крепчайший сплав морально-политической закалки, ратного мастерства, физической выносливости, мужества и героизма. Это требование приобретает особое значение в условиях ядерной войны[743].
В 1975 году он еще более усиливает свой тезис:
Советская военная доктрина всегда считала и считает наступление основным, а оборону – вынужденным видом боевых действий, который применяется, когда противник имеет превосходство в силах, средствах и обстановка явно складывается в его пользу. Только решительное наступление способно обеспечить победу над врагом[744].
Закономерность будущей победы подкреплялась победой в Великой Отечественной войне, то есть превосходством сил прогресса над силами реакции, советского строя над империалистическим. Постоянное апеллирование к опыту минувшей войны как залогу будущего
выглядит прямо-таки «заклинанием победы» со ссылками на священный прецедент Великой Отечественной, формально очень напоминая некоторые тексты послевоенного десятилетия, возникавшие под влиянием сталинской стилистики. <…> Выходит, в конечном счете, победа и в войне предыдущей, и в войне-прообразе, и в войне будущего основывается на идеологических моментах, неотделимых от определения социализма и несущих ему торжество по якобы марксистскому «мировому закону»[745].
Следующий министр обороны, Маршал Советского Союза Д. Ф. Устинов, будет более осторожен с «победой», и его риторике уже свойственен «отпор» – тот термин, который в 1977 году при приятии новой Конституции СССР заменит утратившую идеологический смысл «оборону»:
Долг Вооруженных Сил СССР перед народом надежно защищать социалистическое Отечество, быть в постоянной боевой готовности, гарантирующей немедленный отпор любому агрессору (ст. 31).
И недаром в ноябре 1983 года, через полтора месяца после трагического инцидента со сбитым Советским Союзом южнокорейским пассажирским «боингом»[746], Д. Ф. Устинов предупреждал в своей программной речи:
Наши стратегические силы находятся в высочайшей степени готовности к решительному отпору любому агрессору. Никаким «упреждающим ударом» не предотвратить заокеанским
