Страстоцвет, или Петербургские подоконники - Ольга Кушлина
Макс Гесдерфер. Комнатное садоводство.
В растительном царстве существует немало видов, цветы и листья которых приспособлены для поимки различного рода насекомых, иногда довольно крупных. Эти растения живут в болотах. Не все они представляют одинаковый интерес; всего любопытнее те из них, которые не только ловят насекомых, но и употребляют их в пищу; такие растения называют насекомоядными или плотоядными. Несчастные пойманные насекомые разлагаются соками растений медленно и постепенно, следовательно, о настоящем пожирании и переваривании не может быть и речи; поэтому занимающие нас теперь растения вернее было бы назвать «животноловящими», но мы предпочитаем употреблять уже установившееся и повсюду принятое название. Общераспространенное мнение, что ловящие насекомых растения нуждаются для успешного развития в «мясной пище», несостоятельно, так как даже там, где им не представляется случая ловить насекомых, они, при надлежащем уходе, развиваются с пышностью, не оставляющею желать ничего лучшего.
К сожалению, насекомоядные болотные растения принадлежат к числу пасынков торгующих садовников, а вследствие этого и любителей. Только в некоторых обширных английских садовых заведениях, обладающих целыми сортиментами всевозможных растений, можно в числе других найти также богатые собрания насекомоядных видов.
Из семейства кувшинчатых, имеющих наибольшее право на наше внимание, особенно интересен род Nepentes, представители которого принадлежат к обитателям тропических стран Старого Света. Это чрезвычайно любопытные растения, достигшие широкого распространения в культуре и встречающиеся в теплицах почти всех богатых любителей…
…Стебелек оканчивается кувшиновидным образованием, в молодом возрасте закрытым, содержащим в нижней своей части тягучую жидкость; этот кувшин и есть настоящий, но только видоизмененный лист. Форма кувшинов у различных видов чрезвычайно разнообразна: иногда они бывают маленькие и изящные, иногда крупные и сравнительно грубоватые; иногда узкие и длинные, иногда же шарообразно-расширенные; у одного вида они до того велики, что внутри их мог бы поместиться голубь.
Раз попав внутрь кувшина, бедное насекомое обречено на гибель.
Не все виды ловят насекомых одинаково успешно; к числу лучших ловцов относится желтоватая саррацения. Один только экзем-пляр этого растения, воспитывавшийся мною в большой комнате, очищал последнюю от всех залетавших в нее мух и мошек; каждый раз, когда я подходил к растению, я постоянно находил свежепойманных мух, которые не были в состоянии освободиться даже в том случае, если кувшин был уже почти полон.
«После такой книги автору остается одно из двух: либо удавиться, либо уверовать» — эти слова одного из первых рецензентов романа «Наоборот» Гюисманс цитирует в «Предисловии, написанном 20 лет спустя». Автор уверовал, вернулся в лоно Церкви, стал католическим писателем. Позже написал роман «Собор», где немало страниц посвящено, кроме прочего, литургическому садоводству. Александр Добролюбов и здесь пошел дальше: раскаялся и ушел «в народ», создал секту «добролюбовцев», всю жизнь искупал грехи юности трудом-молитвой и аскетичной жизнью. Много лет он молчал, наложив добровольный запрет на писательство, а в конце жизни стал сочинять духовные стихи. Два его поэтических сборника издал Валерий Брюсов, а третий — «Из книги невидимой», куда вошли проповеди, откровения и покаяния, — составили «в отсутствии автора» жена и сестра В. Я. Брюсова — последовательницы религиозного учения Александра Добролюбова.
Глава восемнадцатая. Зеленой ночью папоротник черный
На роль «самого символистского цветка» могут претендовать разные растения, но очевидно, что в русской поэзии он — белый, холодный, мертвый, таящий опасность. Возможно, что это — цветок грез, существующий только в воображении поэта. В воображении Александра Блока или, скажем, Федора Сологуба, написавшего в 1905 году такое стихотворение:
Белый мой цветок, таинственно-прекрасный,
Из моей земли, из черной ты возник,
На меня глядишь ты, нежный и безгласный,
И понятен мне безмолвный твой язык.
Ты возник из тьмы, моей мечте навстречу,
Ты зовешь туда, откуда вышел ты, —
Я твоим вещаньям не противоречу,
К твоему дыханью наклонив мечты.
Рис. 77. Эдельвейс
А может быть, ближе всех к истине оказался М. Горький — ему со стороны было виднее. В пьесе «Дачники» поэтесса Калерия читает стихотворение в прозе об эдельвейсе, и пролетарский писатель очень постарался стилизовать этот текст под среднедекадентскую бессмысленную и бесполезную «красивость». Трудно ска-зать определенно, что в большей степени подвело Горького: отсутствие поэтического дарования или тайная любовь к стихоплетству, — или же виной всему оказался неразвитый вкус среднего читателя. Только в стишке о гордом эдельвейсе читатель увидел не пародию, а лирику, поэтому вместо сатирического обличения чистого искусства М. Горький ненароком создал образчик упаднического искусства. Как бы то ни было, но манерные вирши декадентской поэтессы Калерии в 1916 году перепечатаны были в киевском сборнике «Чтец-декламатор» под фамилией автора — Максима Горького, приспособлены для мелодекломации, и провинциальные барышни принялись исполнять их со сцены на любительских вечерах.
Кроме эдельвейса (цветка, в общем-то, в реальности довольно невзрачного), на роль мистической эмблемы с тем же успехом могли претендовать и другие растения. Иван Бунин, хранитель традиций Золотого века русской поэзии и противник всяческих вывертов века Серебряного, однажды саркастически спросил: почему это декаденты считают асфодели мистическим цветком? Разумеется, певец антоновских яблок своими глазами видел асфодели в Крыму и близ Средиземного моря и убедился: цветок как цветок, ничего особенного. Не краше георгинов в палисаднике у поповны. Так что правильно пишут о декадентах юмористы, мол, «для новой рифмы готовы тиф мы в стихах воспеть…».
Вряд ли зимой 1896 года Валерий Брюсов болел именно тифом, но болел тяжело. «Я совсем расхворался, дошло до того, что домашние начали меня оплакивать. Однако счастье российской поэзии оказалось неизменным: я воскрес», — писал он в письме к другу, посылая ему но-вое стихотворение:
…Я вернулся на яркую землю,
Меж людей, как в тумане, брожу,
И шумящему говору внемлю,
И в горящие взоры гляжу.
Но за ропотом снежной метели
И под шепот ласкающих слов
Не забыл я полей асфоделей,
Залетейских немых берегов.
И в сияньи земных отражений
Мне все грезятся — ночью и днем —
Проходящие смутные тени,
Озаренные тусклым огнем.
Без знания мифологии (хотя бы в пределах гимназического курса) стихотворение действительно понять трудно. А знать нужно совсем немного: по берегам реки забвения Леты растут поля асфоделей, по ним бродят «смутные тени» — души умерших; они питаются семенами этих цветов. Из царства мертвых вернулся на землю единственный смертный — Орфей,
