Техника текста. Лекции, прочитанные в Музее современного искусства Эрарта в 2012 году - Самуил Аронович Лурье
Вот на этот вопрос я не могу ответить, я никогда не понимал этого. «Как бы вы определили постмодернизм в прозе?» Никак. Я не знаю, что такое постмодернизм, зато я знаю ответ на второй вопрос: «Что может прийти на смену постмодернизму?» Я думаю, постпостмодернизм. Я этого не понимаю. Я думаю, что постмодернизм можно определить как обычный текст, поставленный в кавычки. Ставите в кавычки, делаете голос неверным; предполагается, что вы это утверждаете и над этим же смеетесь. И постмодернизм я определил бы как такой интеллектуальный стеб… не знаю, не понимаю.
«Видите ли вы различие между женской и мужской прозой? Наверное, есть женская глупость, есть мужская глупость». Нет, там не так. Я думаю, что женской прозы пока не существует, к сожалению. И женского голоса, кстати, в литературе нет. Даже в стихах, даже в таких замечательных, как, допустим, у Ахматовой – все равно вы слышите какой-то другой, почти мальчишеский голос, такой скандирующий, звонкий. Раньше пионеров играли артистки травести, вот какой-то травестийный голос. Женская проза, видимо, еще будет, когда-нибудь возникнет, пройдя через все эти глупости типа феминизма, как он в данный момент выражается в каких-то экстравагантных поступках. Когда это все пройдет – просто появятся гении, может быть несколько гениев. Появятся женщины, которые пишут гениальную прозу, и она окажется другой. Потому что мне кажется, что женщины по-другому воспринимают действительность, понимают ее и, наверное, называют для себя по-другому очень многие вещи. А проза придумана мужчинами, для мужчин, по правилам мужского ума, и имеющиеся авторы-женщины пишут по этим правилам. И женской прозы, по-моему, не существует.
«Расскажите, пожалуйста, подробнее: что такое литературный голос? Как понять и услышать свой?» Я сказал – это страшно трудно, почти невозможно. Это, собственно говоря, самое главное для литератора: нашли вы свой голос – вы литератор, не нашли – значит, не получилось. Вот и все. Ну что же делать, так жизнь несправедлива. Все настоящее очень трудно.
«Чем отличается создание текстов для чтения от созда ния текстов для публичного произнесения, если и те, и другие готовятся заранее и записываются?» Про это я в прошлый раз тоже говорил. Когда текст – для произнесения, то представляешь себе, кому ты это говоришь, поэтому твой текст заведомо близорук, заведомо неокончателен, заведомо не гениален. Он имеет в себе некоторую степень актерства. Кстати, есть превосходный автор, который из-за этого так и не научился писать великую прозу – Евгений Львович Шварц, гениальный в некоторых сценах своей драматургии. Всю жизнь он хотел писать именно прекрасную прозу, но ему мешал этот опыт драматурга. У него все время получался не его авторский голос, а голос от автора, как в радиопостановках или радиоспектаклях. Все время немножко приподнятый голос, обращенный к довольно узкому объему, к залу, попросту сказать. И это другое. Все-таки настоящий писатель пишет не залу, он пишет в беспредельное пространство своего собственного полного одиночества.
«На цинизм и абсурд не влияют, к сожалению, ирония и пафос. А что может, по-вашему, повлиять хоть как-то? Спокойная логика? Басом пишет Козьма Прутков». Да, это правда, очень тонкое замечание. Но это комический бас такой. И вообще юмор часто бывает басовит. Что касается цинизма, абсурда и как влиять – я, собственно, вторую половину лекции и хотел этому посвятить. Положим, про меня все понятно, я могиканин, я не доживу до торжества ума ни в этой стране, ни в мире. Уже ясно, что я, как и все другие до меня, потерпел в этой жизни поражение – не какое-то там биографическое или литературное, а просто под самый конец очень многие люди чувствуют, как все-таки все было глупо. Вот Блок, который вообще-то писал про любовь, испытывал мистические видения, так много понимал про страсть – в общем, у него было о чем подумать, кроме глупости. И все-таки это же он написал, что будешь умирать и подумаешь: «Человеческая глупость, / Безысходна, величава, / Бесконечна… Что ж, конец? / Нет… еще леса, поляны, / И проселки, и шоссе, / Наша русская дорога, / Наши русские туманы, / Наши шелесты в овсе…»[22].
Это действительно довольно горько. Казалось бы, какое мне теперь уже дело до человечества, кроме того, что молодых и детей почему-то очень жалко? Человечество, как можно было убедиться, охотно подчиняется глупости, охотно исповедует глупость, охотно поступает глупо. Какое мне дело? А все равно какое-то чувство обиды, что жизнь этим испорчена, искажена, что она потому была не прекрасна. Даже если я сам был бы очень хороший человек и счастливый при этом, жизнь все равно была бы очень не прекрасна, потому что глупость играет слишком большую роль. Что ее побеждает, кто, когда и как ее побеждал? Я думаю, что все-таки кроме текста ничего и нету. Никаким умом глупость не понять, совершенно как Россию, у нее другая логика, противоположная уму. У нее своя логика, отличающаяся вот какими свойствами.
Во-первых, она мыслит фрагментарно, кусочками. Вот сейчас Госдума принимает закон об оскорблении религиозных чувств. Что сделал бы умный человек? Он сначала попытался бы определить, что такое религиозное чувство. Потому что религиозное чувство действительно существует, но чрезвычайно редко встречается, очень у немногих людей, и нам трудно представить его содержание. Но можно читать, можно создать антологию текстов, начиная от Фомы Аквинского, Блаженного Августина или Тертуллиана, вплоть до Матери Терезы – «что такое религиозное чувство?». Что при этом испытываешь? Какой-то личный контакт с создателем Вселенной, опишем так. Теперь вопрос: как можно это чувство оскорбить и чем? А что делает глупость? Глупость говорит: а мы за оскорбление религиозных чувств вас… Ну как же так? Вы же, ребята, семьдесят пять лет население страны обучали научному атеизму. Исключали отовсюду, арестовывали и сажали людей за то, что они
