Короткой строкой - Самуил Аронович Лурье
Для целеустремленных, для честолюбивых, для гениальных молодость – пытка (см. письма Гоголя). Время, падая из клепсидры, ударяет в мозг, в мозг.
Попутно выясняется, что разделение, и так-то условное, социальных ролей: так называемая женщина, так называемый мужчина, – будучи применено к особям целеустремленным, окончательно теряет всякий смысл.
В частности, целеустремленным обоего пола абсолютно некогда кого-нибудь реального любить.
Но это их личные трудности. Чем-то там, наверное, компенсируемые. А вот что в молодости вообще некогда жить – чрезвычайно неприятный закон судеб и касается всех.
Возможно, я заблуждаюсь, и роман Вадима Левенталя не про это. Как бы то ни было, книга талантливая, сюжет не скучный, слог умный и живой. Проза и эссеистика в сложной пропорции, примерно как мокрый снег с дождем, – но кто же теперь пишет чистую прозу?
Относительно слога – позволю себе оговорку. Не постигаю, что может заставить автора вывести (а редактора – пропустить) предложение: «Встреча эта не носила судьбоносного характера для А. А., но Маша по результатам ее приняла решение, которое…»
Совсем, совсем не типичный случай, однако же и не единственный. Как вам такой фрагментик: «…проблема была в том, что он, метущийся (так напечатано: через е. – С. Л.) между или от него беременной Маши и или ждущей его всегда с обедом Даши, в действительности, по вполне сновидческой логике, хотел бы жениться и на той, и на другой»? Курсив издательства, союзы и падежи – наверное, тоже. К счастью, фразу спасает приятная прозрачность мысли.
Наталия Соколовская. Вид с Монблана: Повести. СПб.: Издательская группа «Лениздат», «Команда А», 2013. Наталия Соколовская. Рисовать Бога: Роман. СПб.: Издательская группа «Лениздат», «Команда А», 2012.
Или сперва роман, а потом повести. Как угодно. Но вообще-то в романе – генеральный, так сказать, ключ. Пункт, из которого проведены, потом окажется, разные линии ко всем событиям всех этих текстов.
Она это умеет – Наталия Соколовская: зарифмовать последствия с причинами, наладить прочную сюжетную связь – и чтобы никто эту связь не замечал, пока она не сработает в заранее рассчитанный момент, причем беззвучно; вот секунду назад разделяла, например, таких-то персонажей стена – и вдруг рассыпалась. Или наоборот.
Она много чего умеет – Наталия Соколовская. Например, исключительно тонко разбирается в ауре местности. Что случилось, предположим, на Малой Охте – то и должно было случиться именно там. А на Обводном канале другие миазмы и освещение другое – иначе звучат голоса в коридорах квартир.
А пишет – вроде как легко; как бы не придавая собственным словам большого значения; типа: ее дело сторона, это персонажи чего-то там друг от друга хотят, а она их только выдумывает – не совсем понятно для чего.
Все эти образы лишних людей. Бедных. Глупых. Униженных, но ничуть не оскорбленных. Старых.
Отработанное топливо реального социализма. Вечно возобновляемый ресурс вечного застоя.
Ну да, литература – в частности русская – знает способы (Радищев искал, Григорович нашел) заставить читателя минуты три жалеть такого персонажа почти как самого себя. У Наталии Соколовской тоже получается. Толку-то что?
Но мне нравятся эти книги.
Умберто Эко. Пражское кладбище: Роман / Пер. с итал. и предисловие Е. Костюкович. М.: Астрель; CORPUS, 2012.
Говорят, господин Эко объявил, что больше не станет сочинять романы, хватит с него.
Ну и правильно. Еще один такой шедевр – и репутация не выдержит.
Технология известно какая, все та же: выбрал звонкую тему – разработал ее в небольшой, но дельной и крайне интересной диссертации, – которую затем инсценировал. Тезисы, накинув плащи и шляпы, изображают действующих лиц: стреляют из пистолетов, взмахивают клинками, швыряют и подбирают кошельки; вокруг клубится, своевременно изменяясь, историческая обстановка; и хор цитат гремит.
Любимый прием: все происходящее автор, видите ли, вычитал из некоего документа. Составляемого раздвоенной личностью, каждая половина которой страдает частичной амнезией. Вот теперь композиция готова. Наслаждайтесь, интеллектуалы всех стран. Полтыщи страниц большого формата. И русский перевод, по-видимому, адекватен, как всегда. Не оставляет ни малейших сомнений: такого манерного слога, таких примитивных сюжетных ходов, вообще – такой скучной псевдобеллетристики – свет не видел. Про иные сцены думаешь: даже Пикуль справился бы лучше, ей-богу.
Сколько негодяев обрадуются этой неудаче. А ведь какая отличная была возможность маленько их огорчить. Стоило только господину Эко изложить свои тезисы, факты и цитаты в обыкновенной научной статье – озаглавленной, предположим: «К вопросу о литературных источниках анонимного памфлета, известного под названием “Протоколы сионских мудрецов”»! Впрочем, это все бесполезно.
«Возможна ли женщине мертвой хвала?..» Воспоминания и стихи Ольги Ваксель / Сост. и послеслов. А. С. Ласкина; вступит. ст. П. М. Нерлера; подгот. текста И. Г. Ивановой, А. С. Ласкина, Е. Б. Чуриловой; коммент. и указатель имен Е. Б. Чуриловой; науч. ред. А. С. Ласкина, П. М. Нерлера. М.: РГГУ, 2012. (Записки Мандельштамовского общества. Вып. 20.)
– Ну что ж, – сказал муравей попрыгунье. – Раз такое дело – заползай! Оборудую нам спальное место в большой северной кладовой. Но сперва попиши! Как провела красное лето. Соблюдая хронологию: первое па-де-де, второе и так далее. С кем и под каким листом. Про па-де-труа тоже не забудь. Вот карандаш, вот бумага. Не хочешь? не можешь? Лапка дрожит? Тогда я сам. А ты просто припоминай вслух. Как будто диктуешь личному секретарю, о’кей?
Надо думать, намерения у него были наилучшие. Санобработка памяти – да, отчасти для профилактики рецидивов полигамии. Но и как средство от депрессии – чтобы снять предполагаемый синдром вины. Удалось же поэту Некрасову – верней, не ему лично, а его второму, продвинутому «я» (если никто из них не врет) – благодаря подобной процедуре создать здоровую семью. (Как ненавидел Достоевский эти стихи!)
…Когда, забывчивую совесть
Воспоминанием казня,
Ты мне передавала повесть
Всего, что было до меня;
И вдруг, закрыв лицо руками,
Стыдом и ужасом полна,
Ты разрешилася слезами,
Возмущена, потрясена, —
Верь: я внимал не без участья,
Я жадно каждый звук ловил…
Я понял все, дитя несчастья!
Я все простил и все забыл. <…>
Грустя напрасно и бесплодно,
Не пригревай змеи в груди
И в дом мой смело и свободно
Хозяйкой полною войди!
А впрочем, кто знает: может быть (хотя и вряд ли), она сама вздумала выдать ему такой залог. Полностью разоружиться. Ради прозрачности отношений. Ради их прочности. А он, наоборот, возражал, как поэт Пушкин (или его второе «я») в стихотворении «Наперсник»:
