Короткой строкой - Самуил Аронович Лурье
Так что, по-моему, это в высшей степени ценная проза. Пронзительностью и правдивостью причиняющая боль, но точностью, равной красоте, – доставляющая сильную (тоже вообще-то мучительную) радость.
Ольга Лукас, Андрей Степанов. Эликсир князя Собакина: Роман. М.: АСТ; Астрель; Полиграфиздат, 2011.
Сорок бочек первосортной чуши. Волшебная сказка в современных декорациях и костюмах. Без малейшей претензии на какую-то там поэтичность или так называемую художественность. В сущности – для среднего школьного возраста. Надо бы сказать: несмотря на разные слова, начинающиеся с букв Ж и Х, – но мы не ханжи – ханжи не мы; в пятом классе, может быть, и рано, а вот в седьмом – поздно.
Однако читать будут (надеюсь – раскупили уже) – наоборот, половозрелые. Получая удовольствие уже от одного того, что вот, дескать, читаю чушь и понимаю, что это чушь, – насколько же я, значит, этой книжки умней.
На что и был, наверное, расчет, – а расчет, наверное, был, поскольку соавторы – не такие люди, чтобы тратить время зря, – ну а любой издатель на то и издатель, чтобы всю дорогу подлизываться к непредсказуемому демону по имени Спрос.
По-видимому, перед нами экспериментальная проверка некоей гипотезы. Скажем, о свойствах интеллекта, ежедневно оттачиваемого телевидением.
Но эксперимент требует чистоты – а она-то и не соблюдена.
В книге практически не слышно выстрелов. Никто никого не то что не насилует, а даже и не пытает. Герои – буквально все до единого – забавны и по-своему симпатичны, разве что двое-трое отрицательных всего лишь забавны. Вообще – ни грамма ненависти. Простой физической жестокости – и то с гулькин нос. То есть, нелицеприятно выражаясь, эта чушь – какая-то доброжелательная чушь.
Вдобавок еще и довольно веселая. Мало того, иные страницы – прямо неловко это говорить – беззастенчиво остроумны.
Что же остается? Примитивный сюжетный интерес? Аппетитный мотив алкоголя? Секс, и тот, можно считать, на нуле.
Боюсь, что в массе своей половозрелые на такую – просто занимательную – чушь не поведутся. Чушь, знаете ли, должна быть с кулаками.
А вот шестиклассники прочитали бы эту сказку с большой пользой для себя. Освоили бы написание двойных согласных; в главе «Грамматический террор» диктанты и упражнения восхитительны. Чего стоит одно это:
«Нельзя апеллировать к аффилированным коррупционерам».
Но для так называемых взрослых – слишком сложно.
P. S. Счастливого Нового года! Не поминайте лихом.
2013. № 3
Маски сброшены. С. Гедройца больше нет, я за него. Врио, имейте в виду.
«Полдень XXI век». 2013. № 1
Январский, последний. Других не будет. Одним печатным органом стало меньше в СПб. «Полдень» приказал долго жить чуть ли в самый день похорон Б. Н. Стругацкого. Составлять этот альманах была его любимая игра.
Чтобы хоть здесь лит. фантастика сохраняла вкусовые качества литературы. О которых давно перестали заботиться крупные фирмы, занятые промышленным производством пухлой небывальщины.
Лидерам этого бизнеса в «Полдне» было нечего ловить: изданьице-то размером в ладонь (мужскую), а краткие тексты не приносят дохода.
Как писал мне Б. Н.: «Практически все они (мэтры) – мегабайтники, они гонят романы (и правильно делают!), а рассказы для них – так, отходы производства…»
Ну и, значит, авторами «Полдня» были главным образом люди из так называемого самотека; пишущие по потребности ума; люди без почетных значков; обыкновенные; просто талантливые.
Таких в России, между прочим, не один десяток.
И среди них – чем черт не шутит – в любой момент мог объявиться новый Брэдбери или новый Кафка.
Теперь уж не объявится. Сопьется в безвестности. Дыра в заборе ликвидирована. Калитка заперта. Черт не пошутит. Граница на замке.
А кроме этих умников из самотека и кроме Стругацкого «Полдень» не был нужен никому. Тысячи читателей, понятно, не в счет: таковы уж национальные особенности печатного дела.
Ступай же во тьму истории, бедняга альманах; ты честно прошел свой доблестный путь благородный.
Вадим Левенталь. Маша Регина: Роман. СПб.: Издательская группа «Лениздат», «Команда А», 2013.
Зато, как видите, одним издательством в СПб стало больше. Не то реанимация, не то, наоборот, реинкарнация; проржавелая вывеска «Лениздат» оттерта крупным наждаком, и в нижнем правом уголке помещен симпатичный силуэт человечка в плаще и гетрах, идущего под раскрытым зонтом против ветра.
И пока что все в порядке.
Этот, например, роман должен, мне кажется, иметь успех (что бы ни означало сегодня это слово). Особенно – если распустить, как я сейчас это сделаю, слух – скорей всего ложный, – что заглавная героиня списана с какой-нибудь Гай Германики. В смысле – наличествует случайное сходство.
Знаменита, гениальна, загадочна; снимает кинофильмы. Одержимость творчеством – целеустремленность – этой целеустремленностью уплощенный, закаленный, заточенный характер – характером этим распоротая на клочья личная жизнь.
Содержание которой в принципе-то, конечно, может быть передано детской присказкой про сороку-ворону, – но это мы оставим поверхностным циникам, а Вадим Левенталь свою героиню любит. И сопровождает (или предваряет) каждый ее шаг (как в постель, так и из) тщательно разработанной мотивировкой. На радость читательницам.
Кроме того, он придумывает ее кино.
Все это не тривиально. Нет ведь на свете ничего трудней, чем сочинить, условно говоря, «Мадам Бовари». Или – условно – «Доктора Фаустуса». И чтобы синтезировать да еще смешать в одном флаконе хоть несколько молекул того и другого замыслов – требуется отчаянная дерзость.
А чтобы сделать это хорошо – какая-то настоятельная внутренняя необходимость. Чувство, что именно этот сюжет – идеальный повод высказать доставшуюся недешево правду, а может быть – даже истину.
Такое чувство у автора, по-моему, было. Потому что (или даже – поэтому) роман написан (и всячески дает понять: да, я написан так, вы не ошиблись) в темпе лихорадочном. Его идея (бывают же у романов идеи, как вы считаете? или эта теория литературы отменена?) – паническая спешка, пожирающий сам себя недосуг.
Роман не про любовь и не про искусство. Про молодость. Про эти от силы два десятка поистине трагических лет, когда мы по-настоящему, непрерывно и с ясностью нестерпимой понимаем: ничего не успеть. Ничего из того, что важно сейчас, – а потом ничего
