Свобода последнего слова - Самуил Аронович Лурье
Бесспорна «Республика ШКИД». И – «Верую…».
Итог, одним словом, положительный. Настолько, что даже рано его выводить. Этим еще займется когда-нибудь история литературы. Заодно отметит благородный характер, разберет загадочную биографию.
Объяснит, если сама поймет, – каким это чудом Вы, Алексей Иванович, вырвались из своей эпохи. Когда пошлость бушевала вокруг, подобно безумному чудовищу, – создали несколько таких вещей, в которых ей ну совершенно нечем поживиться.
Каким чудом спаслись, почти ничего не дав ей взамен.
Предисловие к книге: Л. Пантелеев. История моих сюжетов. СПб., 2015.
Переписка эта началась…
Переписка эта началась в середине 1920-х годов, кончилась летом 1987 года.
Хранится она в архиве Елены Цезаревны Чуковской, которую от всего сердца благодарю за неоценимую помощь в подготовке публикации. Также выражаю искреннюю благодарность Жозефине Оскаровне Хавкиной.
Представленные фрагменты почти не нуждаются в пояснениях. Голоса слышны, характерны видны, обстоятельства, когда не страшны – грустны, а надежды тщетны.
Действующие лица чуть ли не все знакомые.
Что же до главных героев – оба страдают одинаковой, непобедимой, неизлечимой болезнью: аллергией на фальшь. Тексты их, как и они сами, – беззащитно призрачны во всю глубину.
Непонятно (и в общем, удивляло их самих) только одно: как это получилось, что они – с таким диагнозом – не погибли? Оба старались воспользоваться этой загадочной случайностью – работали как одержимые, чтобы успеть высказать правду, какая у них была, заготовить как можно больше правды впрок.
Они успели.
Предисловие к публикации: Из переписки Л. К. Чуковской с А. И. Пантелеевым // Звезда. 2007. № 3.
Темные очки
И трагические мальчишечьи глаза.
Ну конечно же, никто не говорил «Эль Пантелеев». Пустой инициал расшифровывали. Как звать писателя Пантелеева, автора повести «Ленька Пантелеев»? И соавтора повести «Республика ШКИД», в которой Ленька Пантелеев – тоже запоминающийся персонаж? Для читателей и вопроса такого не было: читатели полагали самоочевидным, что писатель Пантелеев – вообще-то Леонид. (Ну не Лев же; вы еще скажите: Лазарь.) Раз однофамилец персонажа, значит – тезка. И они оба – один и тот же человек.
Читателей было у него много. Миллионы. Практически все, кто окончил хоть несколько классов советской школы. Потому что его высоко ценили – и настойчиво прописывали детям – учителя и библиотекари.
Старшему школьному возрасту – «Республику ШКИД», среднему – «Леньку Пантелеева», «Пакет», «Честное слово» и другие рассказы; ну и младшему – кое-что.
Произведения о правильных поступках хороших людей. Детей и взрослых. И о том, что не совсем хорошие дети – склонные к неправильным поступкам – тоже становятся хорошими, если хорошие взрослые обращаются с ними правильно.
Трогательные истории. Занимательные. Правдоподобные. Написанные тщательно.
Их часто переиздавали. Огромными тиражами. Бывшие дети – поколение за поколением – охотно покупали книги Л. Пантелеева для собственных детей. Его взгляд на вещи был – и остается – утешительным и высокоморальным. Полезным.
Его литературному голосу придавала особую ценность и убедительность биография автора. Который (все же знали, причем из его же книг!) когда-то сам был не совсем хорошим мальчиком. Трудновоспитуемым подростком. Ленькой Пантелеевым. Взявшим (или получившим) это имя и эту фамилию в 1920-е годы как спецдетдомовскую кличку. Вполне мог пропасть – сделаться совсем нехорошим, – если бы не попал в руки правильной милиции.
Которая поместила его в самую правильную школу. Где его перековали. Перевоспитали. Спасли. И он стал совсем хорошим мальчиком и даже писателем.
– И его судьба, дорогие ребята, – лучшее свидетельство правоты поэта, сказавшего (давайте-ка все вместе, хором, наизусть):
… – Очень правильная
эта,
наша,
советская
власть!
Как теперь известно всем, а раньше – только ему и органам, настоящая судьба (да и биография) была у него другая.
Настоящая фамилия – тоже: Еремеев. Алексей Иванович Еремеев. Из дворян.
Хотя по паспорту – и в справочнике Союза писателей СССР 1981 года: Пантелеев-Еремеев.
В библиотечных каталогах, в справочниках «Писатели Ленинграда» и, главное, на обложках книг: Пантелеев Л.
Как его раздражала вся эта путаница! В которой сам же он и был виноват. Кто мешал ему в 1927 году на обложке первой книги поставить, по примеру соавтора, собственный инициал и собственную фамилию? На обложке: Г. Белых и А. Еремеев, в сюжете – Черных и Пантелеев, они же – Гришка (по кличке Янкель) и Ленька. Нормально. Читатель и так не усомнился бы, что изображенные события описаны изнутри.
Но раз уж так вышло, а книга прогремела (хор похвал, переиздания, переводы) – новым именем гораздо было бы удобней пользоваться, раскрыв инициал.
В конце концов какая разница. Кому какое дело, что когда-то в Петрограде существовал (в 1923-м расстрелян) легендарный бандит Ленька Пантелеев (вообще-то тоже псевдоним) и что свое прозвище в спецдетдоме один трудновоспитуемый подросток, ставший впоследствии писателем, получил в его честь.
Дефективного поэта
Уголовная примета.
Ну и пусть. Подумаешь. Никого не волнует и даже почти забавно. Не говоря уже – как поучительно.
А зваться только по фамилии писателю как-то несолидно. Тем более писателю-классику.
Сделался же М. Горький – Максимом.
Но Л. Пантелеев становиться Леонидом не желал категорически. Гневно протестовал против каждой такой оговорки – в чьей-либо статье, в докладе. Ядовито напоминал провинившемуся: такого писателя – Леонида Пантелеева – нет!
По мнению некоторых, это выглядело как кокетливый и вздорный каприз. Например, так думал Корней (сам вообще-то не Корней) Иванович (не Иванович) Чуковский (не Чуковский). В статьях про Л. Пантелеева писал просто: Пантелеев.
Хотя, строго говоря, и такого писателя – просто Пантелеева, не Л. – не было тоже.
Эта точка после Л – отличала, отделяла литератора и от персонажа, и от самого себя.
Но теперь с этим покончено. Беспамятство и бескультурье устранили недоразумение в два счета. В генеральном каталоге НРБ решительная рука ответственного невежды зачеркнула на каждой карточке «Пантелеев Л.» и вписала: «Пантелеев Алексей». Нет сомнений, так же будет и на обложках переизданий – если будут переиздания.
Боже, какой картель отправил бы А. И. директору этой самой НРБ. С обычной своей, впрочем, концовкой: «Желаю хорошего!»
Сто пять лет со дня рождения. Или даже сто шесть – как-то А. И. проговорился, что в милицейских документах убавил себе год (понятно – когда и понятно – зачем: чтобы не отправили в настоящую тюрьму, а пройти как
