Лидия Либединская - Зеленая лампа (сборник)
– Мила! Чтобы этого НИКОГДА больше не было!
– Увы, мамино предостережение опоздало на несколько часов! – со смехом заключала свой рассказ Людмила Наумовна.
Маленькая, тоненькая, подвижная Милочка Давидович была необыкновенно привлекательна. В восемнадцать лет она выходит замуж, и молодые уезжают в свадебное путешествие в Париж. Но вскоре Милочку вызывают в Петроград в связи со смертельной болезнью матери. Она возвращается в Россию, и больше молодым супругам встретиться никогда не пришлось.
Личная жизнь Людмилы Давидович сложилась нелегко, хотя были и романы, и замужество.
Перед войной она познакомилась с артистом Ленинградского театра драмы и комедии, которым руководил Николай Акимов, Александром Васильевичем Смирновым. Они влюбились друг в друга и решили пожениться. Неожиданно Людмилу Наумовну вызвал доктор:
– Вы знаете, что у Смирнова недавно была тяжелая операция?
– Знаю.
– Я должен вас предупредить: у него обнаружен рак почек. Одну почку пришлось удалить, но вторая тоже затронута. Он проживет в лучшем случае шесть лет, в худшем – год…
– Беру год! – решительно ответила Людмила Наумовна и, стараясь говорить как можно спокойнее, добавила: – Прошу об одном: чтобы ни он, ни окружающие не знали о том, что ему грозит.
– Обещаю, – коротко ответил доктор.
Александр Смирнов прожил шесть лет.
– Как мы были счастливы! – говорила мне Людмила Наумовна. – Правда, вскоре началась война, и мы вместе с ним пережили тяжелейшую блокадную зиму, пока театр не был эвакуирован. Но разве это могло помешать нашему счастью? Голодали? Конечно! Но актрисы нашего театра отказались съесть косметические кремы, говорили: умрем красавицами!
В конце войны супруги поселились в Москве, где А.В. Смирнов стал работать в Театре им. Пушкина. Друзья помогли им получить комнату в коммуналке. Однако милиция отказывалась их прописывать. Но тут неожиданно помогла популярность песен Людмилы Давидович. Когда она в очередной раз пришла в отделение милиции, уже потеряв всякую надежду, у начальника в кабинете был включен радиорепродуктор. По радио передавали песню Соловьева-Седого «Играй, мой баян».
Начальник сделал предостерегающий жест рукой, чтобы просительница молчала, – хотел дослушать песню. И когда певец смолк, начальник разнеженно сказал:
– Вот это песня! И кто только такие сочиняет?!
– Слова написала я… – смущенно проговорила Людмила Наумовна.
– Вы?! – недоверчиво воскликнул начальник. – А доказать можете?
– Могу принести ноты, где напечатан текст и обозначена моя фамилия…
– Зачем мне ноты? – рассердился начальник. – Я не пианист! А можете вот сейчас, здесь, спеть ее мне, со словами чтоб!
«Была не была, подумала я, – рассказывала Людмила Наумовна. – И вспомнив свое артистическое прошлое, я быстро поднялась со стула, вытянула руки по швам и громко запела. Начальник смотрел на меня с восхищением. “Молодец, баба!” – воскликнул он, когда я умолкла, и, переходя на “ты”, добавил: “Что ж ты до сих пор молчала? Давай сюда свои бумаги!”»
С пропиской было улажено, но нужно было встать на учет в профсоюзе, чтобы получать продовольственные карточки. Помочь ей в этом вызвался Виктор Ардов, известный сатирик.
– Мила, – строго сказал он. – Я поеду с вами. Но одно условие: говорить буду я. Вы молчите. И чтобы ни слова! Возьмите с собой документ, подтверждающий, что вы были в Ленинградской блокаде.
Красивый, элегантный, с длинной черной бородой и такими же длинными черными глазами, Виктор Ардов, постукивая старинной тростью с тяжелым серебряным набалдашником, галантно распахнул перед Людмилой Наумовной дверь в кабинет ответственного профсоюзного деятеля.
– Перед вами уникальная личность! – провозгласил он своим бархатным баритоном. – Эта женщина пережила Ленинградскую блокаду – вот справка, была контужена и потому временно глухонемая! Но это пройдет… Мало того, она принимала участие во взятии Зимнего дворца в 1917 году. И этого мало. Именно в ее платье Керенский бежал из Петрограда, – и, повернувшись к Людмиле Наумовне, стал изображать руками азбуку глухонемых. – Я говорю правду? – обратился он к ней. От неожиданности она и вправду лишилась дара речи. – Я говорю правду? – строго переспросил он, сопровождая слова размашистыми жестами.
Заливаясь краской, Людмила Наумовна неуверенно кивнула головой.
– Вот то-то!
В профкоме Людмилу Давидович восстановили.
А между тем, в соответствии с предсказаниями врачей, в состоянии здоровья ее мужа наступило ухудшение. Она связалась по телефону с ленинградским врачом, делавшим ему операцию.
Выслушав ее, он сказал:
– Есть два варианта. Первый: вы привозите его к нам в клинику, мы постараемся потянуть полгода-год, но это будет мучительное лечение, и мы должны будем сказать ему правду…
– Второй?
– Я пересылаю вам сильные обезболивающие лекарства. Больной ни о чем не будет догадываться, но проживет не больше двух месяцев.
– Выбираю второй вариант, – мужественно ответила Людмила Наумовна.
В тот день она долго ходила одна по городу – надо было собрать все душевные и физические силы. И можно только дивиться, откуда они брались у этой маленькой хрупкой женщины, отнюдь не отличавшейся богатырским здоровьем.
Ничего не говоря мужу, она подписала множество новых договоров с издательствами и театрами, с Москонцертом и филармонией, заняла деньги у друзей.
Они ходили по театрам и музеям, обедали в дорогих ресторанах, приглашали к себе друзей. «Ведь кончилась война, Саша, – говорила Милочка. – Должны же мы отпраздновать это историческое событие!»
Второй месяц подходил к концу…
Однажды вечером, ложась в постель, он сказал ей:
– Милочка, я, наверное, самый счастливый человек на свете… – И поцеловал ей руку.
Утром он не проснулся…
Спустя сорок один год мы похоронили Людмилу Наумовну рядом с ним на Ваганьковском кладбище.
Людмила Давидович очень любила Одессу. У нее там было много друзей, и долгие годы она каждое лето проводила в этом городе.
«Пока ходишь, надо ездить!» – был ее любимый девиз.
– Удивительный город! – восхищалась она. – Такое увидишь, такого наслушаешься, только успевай записывать. Вот, например, реклама в шляпном магазине: «Шляпы идут всем и при всех обстоятельствах».
– Еду в трамвае, напротив меня молодой человек. К нему подходит кондукторша: «Гражданин, возьмите билет, вы уже третью остановку едете зайцем». – «Не возьму!» – «Почему?» – «У меня сегодня день рождения!» – «Хм, интересно, почему вы решили его праздновать в трамвае?»
– Я сняла комнату, в которой до меня жила Фаина Георгиевна Раневская. Хозяйка с гордостью рассказывает: «Когда Фаина Георгиевна идет по улице, весь город делает ей апофеоз…»
– Пришла я на пляж, не успела раздеться, как подходит ко мне какой-то незнакомый человек: «Мадам, вы приехали сюда загорать или стесняться?» А неподалеку старый фотограф с большим неуклюжим фотоаппаратом-треножником. На аппарате плакат: «Пляжные сюжеты у камня». Фотографии почти все получаются неудачные, клиенты то и дело подходят к нему с претензиями. Он берет в руки свою продукцию, сокрушенно качает головой: «Плохо, очень плохо! Ну ничего, лишь бы не было войны!»
До конца жизни Людмила Наумовна так и прожила в коммуналке, в единственной своей комнате. Комната была светлая и довольно просторная. Но вот грянул капитальный ремонт, и Людмилу Наумовну ЖЭК поставил в известность, что от ее комнаты будет отрезано какое-то количество метров для ванной, которой до этого в квартире не было. Естественно, что это сообщение ее мало обрадовало. Она отправилась в домоуправление с твердым намерением отстаивать свои права. По возвращении она звонит мне по телефону веселым голосом и смеется:
– Пришла я в этот чертов ЖАКТ, как называл его Зощенко, а там встретила соседа по подъезду, старый мудрый еврей, поделилась с ним своими неприятностями, а он мне в ответ: «Зачем огорчаться? В наши годы лучше лишний раз помыться, чем лишний родственник проездом!» Я подумала: а ведь он прав, и пошла домой.
Но небольшая жилплощадь не мешала ее друзьям и родственникам широко пользоваться ее гостеприимством. Да она и сама всегда была рада прийти на помощь людям. Так несколько месяцев в ожидании получения квартиры жил у нее художник Игин. Правда, ночевать ему приходилось под столом, даже раскладушку поставить было некуда. В то время за Людмилой Наумовной активно ухаживал поэт Александр Безыменский. Однажды, когда Людмила Наумовна лежала дома со сломанной рукой, Игин, вернувшись вечером, вдруг сказал:
– Милочка, Безыменский прислал вам двадцать пять рублей!
– Мне? Зачем? У меня достаточно денег!
– На мясо!
– На мясо? Но я не голодаю!
– Не знаю, не знаю…
На следующий день пришел Безыменский.
– Александр Ильич, заберите, пожалуйста, ваши двадцать пять рублей, которые вы прислали мне на мясо. Я вполне состоятельная дама.
