Избранные труды по теории искусства в 2 томах. Том. 1 - Василий Васильевич Кандинский
Итак, ясность и простота в верхнем левом углу, смутное растворение, с небольшими растворенными формами, неясно видными внизу справа. И, как часто у меня бывает, два центра (которые, однако, не столь самостоятельны, как, например, в «Композиции 6», где из одной картины можно сделать две, картины с независимой внутренней жизнью, но выросшие вместе).
Один центр слева: сочетание стоящих форм, которое достигает второго центра, с чистыми, мощно звучащими красочными мазками; красный — довольно подвижный, синий — ушедший в себя (отчетливое концентрическое движение). Поэтому использованные средства тоже чрезвычайно простые, достаточно откровенные и ясные.
Второй центр справа: широкие, изгибающиеся мазки (стоившие мне больших трудов). Этот центр имеет как вовне, так и внутри сияющие (почти белые) зубцы, которые сообщают довольно меланхолической дугообразной форме отзвуки энергичного «внутреннего кипения». Которое гасят (делая его в определенном смысле преувеличенным) глухие синие тона, которые только местами приобретают более кричащий тон и которые, взятые вместе, окружают верхнюю форму более или менее яйцеобразным фоном. Это как маленький отдельный мир — не чужеродное тело, просто добавленное к целому, а, скорее, прорастающий цветок[689]. По краям я обработал эту более или менее яйцеобразную форму так, что она лежит отчетливо открытой, но не дает слишком резких или назойливых эффектов: например, я сделал края более отчетливыми вверху, менее различимыми внизу. Тот, чьи глаза следуют за этим краем, испытывает внутреннее переживание, подобное набегающим волнам.
Эти два центра разделены и в то же время соединены многочисленными более или менее различимыми формами, часть которых представляет собой просто пятна зеленого цвета. То, что я использовал так много зеленой краски, получилось совершенно неосознанно — и, как я теперь чувствую, целенаправленно: у меня не было желания вносить в эту явно бурную картину слишком много беспокойства. Мне, скорее, хотелось, как я понял позднее, использовать беспокойство для выражения покоя. Я даже использовал слишком много зеленого, и особенно много парижской лазури (глухой звучный холодный тон), и в результате позднее лишь ценой больших усилий и с трудом смог уравновесить и отдалить чрезмерность этих красок.
Мой внутренний голос настаивал на том, чтобы употребить между простотой верхней части картины и двумя ее центрами технику, которую можно назвать «расплющиванием»: расплющивал кисть на холсте таким образом, что получались маленькие точки и бугорки. Я использовал эту технику очень точно и, опять-таки, с отчетливым сознанием задачи: насколько необходимо было это технически созданное беспокойство, оказавшееся между тремя упомянутыми зонами.
Слева, внизу находится битва в черном и белом, отделенная от драматической ясности верхнего левого угла неаполитанским желтым. Способ, с помощью которого черные пятна вращаются в белом, я называю «внутренним кипением внутри неясной формы».
Противоположный, верхний правый, угол такой же, но он уже является частью белой каймы.
К белой кайме я подходил очень медленно. Наброски помогали мало, то есть отдельные формы были мне внутренне ясны, — и все же я не мог заставить себя закончить работу над картиной. Это меня мучило. Через несколько недель я вновь взял наброски и все-таки чувствовал себя не готовым. Только долгие годы научили меня, что в подобных случаях нужно иметь терпение, чтобы не хватить картиной об колено.
И вот лишь спустя примерно пять месяцев случилось так, что я сидел в сумерках, рассматривая второй большой этюд, и внезапно совершенно отчетливо увидел то, чего здесь не хватало, — белую кайму.
Я едва осмеливался этому поверить; тем не менее отправился в магазин и заказал там холст. Мои раздумья относительно размеров холста длились не более получаса (длина: 160? 180? 200?).
Я обращался с этой белой каймой так же своенравно, как она обращалась со мной: внизу слева провал, из него растет белая волна, которая внезапно падает, только для того чтобы обогнуть правую часть картины ленивыми завитками, образует вверху справа озерцо (в котором происходит черное кипение), исчезает к верхнему левому углу, где совершается ее последнее, решительное появление в картине в форме белых зубцов.
Поскольку белая кайма дала решение, я назвал картину в ее честь.
Май 1913
Комментарии
Впервые: Das Bild mit weissem Rand // Kandinsky: 1901-1913. Berlin: Der Sturm, 1913. S. XXXIX-XXXXI.
(«Картина с белой каймой». 1913. Холст, масло. 140,5 х 200,3. Музей С. Гуггенхейма, Нью-Йорк.)
Перевод с немецкого Б.М. Соколова
[Картина] «Маленькие радости»
Написана по мотиву моей картины на стекле «С солнцем»[690]. Нежность красок этой картины, подчеркнутая золотом, серебром и просвечивающей лазурью, возбудила во мне желание разработать эти качества на холсте. Сначала я сделал рисунок (в нем я подчеркнул мягкость посредством тонких и тончайших линий), с тем чтобы отдалить в большой композиции элемент сдвига и достичь в ней нужной для моей картины холодности и равновесия частей.
Общее деление схематически можно представить так:
центр состоит из 2 частей
1. смешение линий и красок
2. большие плоскости
4 угла — каждый из них имеет свою сильную и открытую характеристику:
1. левый верхний — рассыпанные формы
2. левый нижний — сопоставление больших плоскостей и линий
3. правый верхний — крупные моделированные массы
4. правый нижний — крупные простые массы.
Здесь я не хотел говорить тайным языком и поэтому сделал композиционный элемент совершенно отчетливым и ясным в его наивности. Композиция картины построена по контрасту с другими моими работами, и работа наощупь понята мной здесь как конструктивный элемент.
Такая духовная основа была выбрана мной для картины совершенно бессознательно. Я говорил себе: здесь сделаем так! И я уже знал, что наилучшим началом в данном случае было создать верное место для игры «маленьких радостей». Моей целью, несомненно, было — дать себе волю и рассыпать по холсту множество маленьких радостей. Не задумываясь над конечным результатом, я сделал голубое пятно, окружил его бледным желтым, провел зубчатые и изогнутые линии, подбросил туда пригоршню белых взрывов и постарался дать каждому взрыву свой оттенок. Лишь изредка я ощущал
