Ранние тексты. 1976–1990 - Борис Ефимович Гройс

художественную жизнь страны. Ведь нападки на структурализм со стороны адептов официальной идеологии не прекращаются, и многие представители структуралистской мысли терпят различные притеснения в своей научной и даже повседневной жизни. А в последнее время эти нападки и утеснения усилились. Но для понимания сути создавшегося положения следует учитывать, что структурализм является сейчас фактически единственным направлением, представленным в многочисленных монографиях, сборниках и т. д. Помимо структурализма, независимая гуманитарная мысль не развивается, а если развивается, то неизвестна широкому читателю. Поэтому дежурная официальная критика отнюдь не вредит монопольному воздействию структурализма на умы. Ее аргументы даже не прочитываются и не привлекают внимания. Читатель просто констатирует, что такого-то или таких-то снова отругали, что им, следовательно, не поздоровится и что поэтому некоторое время надо быть осторожным. Иначе говоря, антиструктуралистская критика прочитывается структуралистски: ищется ее внутренний смысл, который состоит в предвестии грядущих неприятностей для самих структуралистов и для образованной публики вообще.

И этот подход в основном верен, поскольку критики структурализма не опираются сами на какой-либо метод, который они могли бы независимо и последовательно развивать. Их роль, следовательно, чисто негативная: держать и не пущать. Вместе с тем аргументы этих критиков все же заслуживают внимания и краткой характеристики.

Этих аргументов, по существу, два, и они все время повторяются в различных вариациях и комбинациях. Первый аргумент состоит в том, что синхронные структуры, описываемые структуралистами, могут быть поняты только исторически и с позиций марксизма-ленинизма как учения, наиболее полно воплощающего принципы историзма. Этот аргумент не столь уж далек в своей первой части от основного тезиса настоящей статьи. Действительно, культура формируется в процессе исторического творчества, направленного на достижение истины о вещах и искренности выражения (то есть истинного соответствия говоримого субъективной ситуации говорящего). Но марксизм имеет в виду под исторической точкой зрения нечто совсем иное, поскольку он сам придерживается здесь традиционной позиции гуманитарных наук. Для марксизма историческое творчество – это творчество культурных форм, которые создаются неосознанным классовым интересом их творцов. Все эти формы (или структуры, иначе говоря) ложны, «превращены», и истину усматривает лишь сам марксизм, помещающий себя в конец истории. При всем своем старании, при всей диалектике марксизм не в состоянии объяснить, каким образом ему удается стать истинным завершением истории ложных идей. Он либо представляет себя в виде чего-то неслыханного и абсолютно нового (но тогда непонятно, откуда он взялся), либо в качестве чего-то, закономерно вытекающего из предыдущего (но тогда непонятно, откуда у него такое критическое рвение и способность возвыситься надо всем сущим). В любом случае от нынешнего советского марксизма не приходиться ожидать ответов на подобные вопросы. Его упрек структурализму в «антиисторизме» – лишь вялая попытка утвердить свое иллюзорное превосходство. На деле же советский марксизм не в состоянии объяснить процесс формирования культурных форм и структур, а если бы это ему каким-то чудом и удалось, то в их исходном описании он все равно оказался бы в зависимости от того же структурализма. «Аргумент от марксизма» применяется сейчас обычно лишь гуманитариями-«сталинистами» и тем менее действенен.

Второй аргумент – более современный – это «аргумент от тайны». Утверждается, что механизм воздействия художественного произведения и вообще культуры – это тайна и человеку не дано в нее проникнуть. Произведения искусства не следует анализировать: ими надо восхищаться и наслаждаться. Иногда этот аргумент комбинируется с первым: в этом случае мы получаем «марксистскую мистику» – таинственное движение истории, проявляющее себя в неотразимо притягательных формах и доступное в своей истине только сверхчеловечески мудрому, возвышенному и чисто интуитивному проникновению со стороны какого-нибудь ответственного работника в области идеологической борьбы.

Но чаще этот аргумент используется независимо, и тогда он признается равносильным «гуманизму» и отказу от идеологичности, формализма и механицизма. Восклицания типа «как прекрасно!» или «какой простор!» считаются исчерпывающими характеристиками любого культурного феномена. Разумеется, претензия структурализма и гуманитарных наук в целом на то, что они могут открыть и сделать явным механизм порождения и воздействия культуры, наподобие того, как можно описать действие химических реакций, абсурдна. Стихотворение Пушкина нравится, потому что нравится именно это стихотворение, подобно тому как нравится именно эта, а не другая женщина. И никакие модели здесь ничего не могут разъяснить и изменить. Нам нравится то, что нам нравится, – это исходный факт.

Но уместно задать вопрос: если оправдано, что нравится стихотворение Пушкина, то почему не оправдано, что нравятся сочинения Юрия Лотмана или Сергея Аверинцева? Они нравятся – это факт. И нравятся они потому, что эти и многие другие авторы-структуралисты сумели-таки построить такие модели и провести такие рассуждения, которые реально и убедительно напоминают нам о наших смутных и непроявленных культурных впечатлениях. Они сумели выстроить наглядное подобие этим впечатлениям, уловить сходство и продемонстрировать его – то есть сделали то, что и Пушкин делал. Осуществленный ими структуралистский «мимезис» увлекает так же, как увлекает и способствует переносу чувств всякое сходство, – и тем более, чем более оно выявляет различие, на фоне которого оно обнаруживается. «Хорошие» структуралисты не разрешили тайны, но сделали ее еще богаче и наглядней в ее таинственности. Они осуществили акт творчества, чего так не хватает тем, кто бессмысленно и нетворчески повторяет слова восхищения уже созданным и тем самим делает его не таинственным, а навязчивым и неприятным.

ХII

Теперь, после того как подверглись рассмотрению исторические истоки структурализма и особенности его укоренения на русской почве, можно подвести некоторые итоги.

Структурализм представляет собой современный этап эволюции гуманитарных наук, или «наук о духе», возникших в эпоху Ренессанса и окончательно сформировавшихся в Германии и конце ХVIII – начале XIX века. Гуманитарные науки были призваны объяснять причины многообразия человеческих культур. Они предприняли это объяснение путем описания работ человеческого сознания, описания cogito, понятого в духе Декарта как «духовная субстанция», существующая наряду с «материальной субстанцией», описываемой физикой и другими позитивным науками. Разнообразие культур в поисках их единства было объяснено многообразием «форм сознания», подобным многообразию форм предметного мира, в котором проявляется материальная субстанция. Тем самим оказалось постулированным единство человеческого духа, вытекающее из единого для всех людей устройства души, подобно тому как единство физического универсума лежит в основе многообразия физических явлений. Это единое по своей сущности устройство предполагало, однако, различные частные модификации. Модификации эти могли быть описаны, разумеется, только при постижении единой «сущности» «духовной» субстанции, равно как многообразие физических явлений могло быть объяснено только посредством выявления некоторых физических законов, составляющих «сущность» этого многообразия. Основной опорой всей этой конструкции стал принцип соответствия между духовной и материальной субстанциями. Этот принцип, кратко говоря, состоял в том, что единство духовной субстанции,