Нескучная классика. Еще не всё - Сати Зарэевна Спивакова
В. Ю. Если уж приближаться к святому, то желательно с чистыми руками и чистой душой. Для меня Чайковский остается тем, кем всегда был: одним из великих композиторов. Другой вопрос, для чего мы его сегодня играем. Этим вопросом, безусловно, задаваться нужно и в случае с любым другим классическим автором. Потому что да – люди хотят услышать эту музыку. Вопрос – сознательно ли это желание или это просто возбуждение нервных центров, возникающее естественно, как павловский рефлекс?
С. С. Рефлекс на музыку?
В. Ю. Да, при прослушивании определенных известных сочинений. А к вопросу о том, играю ли я Чайковского… Буквально через неделю я буду в Лондоне проводить фестиваль музыки Чайковского, причем с двумя оркестрами: с Лондонским филармоническим и с Оркестром эпохи Просвещения, который играет на исторических инструментах. Мы будем исполнять Чайковского одновременно и на современных инструментах, и на тех, что существовали еще при его жизни. Разница, казалось бы, не такая большая, как, скажем, с эпохой Баха или Моцарта. Тем не менее разница есть.
С. С. И в звучании?
В. Ю. И в звучании она будет слышна. Ни Четвертой, ни Пятой, ни Шестой симфонии на этом фестивале не будет. И Первого фортепианного концерта тоже не будет. Мы играем исключительно те сочинения Чайковского, которые по тем или иным причинам исполняются редко.
С. С. Сюиты?
В. Ю. Сюиты, Второй и Третий фортепианные концерты, музыка к спектаклям, хоровая музыка. Две симфонии – “Манфред”, для русского слушателя произведение известное, даже популярное, но на Западе оно достаточно редко исполняется, и Третья симфония. Помимо этого, будут еще звучать произведения его современников, его предшественников и его наследников. Для меня вопрос составления программы концерта классической музыки давно стал вопросом номер один: важно не столько, что играть и даже как играть, сколько с чем играть. Удачное творческое составление программы – это на пятьдесят процентов успешный концерт, с которого каждый слушатель вынесет что-то новое для себя. Например, услышит знакомое произведение в незнакомом контексте, который заставит задуматься: а что это произведение на самом деле означает, на каком языке это произведение говорит и что оно хочет нам сказать. Представляя в первый раз в Лондоне Шестую симфонию Чайковского, я исполнял ее с сочинением Оливье Мессиана под названием L’Ascension – “Вознесение” и со скрипичным концертом Альбана Берга. И все удалось! Получились три медитации на тему жизни и смерти, хотя, будь на то моя воля (а возможно, когда-нибудь и будет моя воля), я бы сыграл наоборот: сначала Шестую симфонию Чайковского, а после перерыва сыграл бы концерт Берга и закончил Мессианом…
С. С. И при этом надеялись бы, что зал останется полным к концу вечера. Тогда будет победа?
В. Ю. Дело не в победе; просто те, кто останется до конца, уйдут, я надеюсь, с концерта с воодушевлением. Потому что после Шестой симфонии Чайковского в хорошем исполнении я, к примеру, довольно долго хожу сам не свой. Она у меня вызывает, если можно так сказать, внутреннее окисление организма. Это произведение на самом деле крайне вредное для здоровья; в нем, как выразился бы товарищ Сталин, любовь не побеждает смерть. Выскажу мысль наверняка спорную и не ортодоксально академическую: Шестая для меня – это сочинение самоубийственное. Ее автор не верит в жизнь после смерти, хотел бы, но не может, полемизирует с самой идеей веры и в конце отвергает ее. Там в финале, как известно, используется цитата из заупокойной литургии, которую играют тромбоны. Этот фрагмент можно сравнить с последним причастием. А потом, когда последнее причастие закончилось, начинается агония, и вот эти последние пиццикато – как гвозди в крышку гроба. И за ними ничего не следует. Страшнее, пожалуй, только последние произведения Дмитрия Дмитриевича Шостаковича. Последние квартеты, Четырнадцатая симфония, Второй виолончельный концерт.
С. С. Альтовая соната.
В. Ю. Альтовая соната… хотя как раз в ней, по-моему, есть какоето светлое небезысходное начало, может быть, оттого, что там использована цитата из Бетховена.
Возвращаясь к Чайковскому, замечу, что у него очень чувствуется этот вечный русский подход, который муссировался и у Достоевского, и у Андреева, и у многих других авторов. Чайковский, плоть от плоти русской культуры, на мой взгляд, ближе всех, как ни странно, к Чехову. Не к Тургеневу, с которым его часто сравнивают, и уж точно не к Толстому и Достоевскому, а к Чехову. Эта его скупость на эмоции и абсолютная безнадега, которая возникает в конце Шестой симфонии, – безусловно, чеховский подход, созвучный, как мне кажется, нашему времени.
Но я остерегаюсь играть это произведение слишком часто. Я считаю, что музыкант должен отдавать себе отчет в той ответственности, которую он несет перед музыкой, потому что наше время – я сейчас не свою мысль развиваю, ее высказал замечательный дирижер, музыкант-просветитель Николаус Арнонкур, – это единственное время, в которое музыка, нам современная, не является главной для нас. Во все предыдущие эпохи музыка, написанная тогда, являлась главной музыкой, остальная же было вторичной. Для нас главной стала музыка, написанная до нас. И это, конечно, очень грустно. Потому я стараюсь выстраивать какие-то мосты между временами, и в этом я не одинок: есть люди, которые этим занимаются сейчас и занимались раньше, в семидесятые – восьмидесятые годы прошлого века. Подобные программы замечательно составлял Геннадий Николаевич Рождественский, когда руководил оркестром Министерства культуры. Я на эти концерты ходил, я на них практически вырос. Концерты-лекции, в которых выстраивались связи и между смежными искусствами, и между разными эпохами. Такой концерт становился источником некоего духовного знания, а не безопасным для здоровья наркотиком.
С. С. Вы делаете попытку навести мосты и восстановить связь времен и искусств, при том что, по вашим словам, мы живем в эпоху, когда музыка, которая пишется сегодня, перестала быть для нас главной. Существует ли рецепт, как привлекать молодежь к классической музыке? Даже не наше поколение, а хотя бы поколение наших детей?
В. Ю. К ним нужно идти – это единственный способ. Они к нам сами не пойдут.
С. С. То есть поп-культура делает это быстрее, качественнее и продуктивнее.
В. Ю. Она это делает хитрее, потому что достигает их ушей напрямую. Через средства массовой информации, через интернет, через иные средства быстрого распространения музыкальной информации. Любое классическое… вообще я не люблю это слово – классическое, лучше так: любое серьезное искусство требует некоторой активности, своего рода усилия со стороны того, кто это искусство воспринимает. А ставка делается на доступность. Однако обманчивая, я бы
