Нескучная классика. Еще не всё - Сати Зарэевна Спивакова
С. С. Дирижер по определению должен быть уверен в себе, поскольку на нем лежит ответственность за весь оркестр. Если он вышел, встал за пульт и так заволновался, что у него дыхание сбилось, то оркестранты тоже растеряются. Сценическое волнение, вероятно, сильнее проявляется у инструменталиста. А во время первых дирижерских опытов вы чувствовали волнение, близкое детскому ощущению выхода к роялю, или это две совсем разные вещи?
В. Ю. Чувствовал, да. Но не при выходе на публику, а при выходе на оркестр. Для дирижера это самый главный момент преодоления. Публика видит лишь нашу спину, и за нас говорит музыка, причем не наша: мы ее только инициируем. А вот когда мы выходим на оркестр, там сидит восемьдесят или сто человек, и все с глазами Аргуса. Судьи безжалостные. Люди достаточно холодные, циничные и для них дирижер изначально – это классовый враг номер один. Вот их убедить и пройти этот барьер отторжения с оркестром – и есть самое главное для дирижера. Многие великие мои коллеги, в частности и Бруно Вальтер, и Евгений Александрович Мравинский, в крайне почтенном возрасте открыто признавались, что до последнего дня страшно боялись первой репетиции. И для меня первая репетиция всегда сопряжена с тем самым волнением, которое свойственно исполнителю при выходе на сцену. Роль дирижера, как я ее понимаю, сродни режиссерской в драматическом театре. Я в свое время очень увлекался театром, у меня даже была дилемма – идти в музыку или в театр. Именно роль режиссера меня привлекала. Так вот, я считаю, что, когда дирижер выходит на сцену, он должен превратиться в актера, а на репетиции он выступает в роли режиссера или тренера, если спортивное сравнение тут уместно. Это раздвоение личности между режиссером и актером является, на мой взгляд, основной проблемой дирижерской деятельности. Наступает минута, когда ты должен наступить на горло собственной песне и перестать улучшать процесс, доведенный до определенной степени совершенства или несовершенства: теперь это надо выносить на публику.
На сцене нужно просто перестать думать о себе и думать только о сидящих перед тобой людях. Они в тебе нуждаются больше. И это помогает преодолеть волнение. А потом оно совсем проходит, потому что ты уже весь в той музыке, которую исполняешь. И ты становишься – при удачном стечении обстоятельств – каналом, по которому течет музыка.
С. С. Представим большой оркестр, к которому вы выходите. Вы его ощущаете как единый организм или все-таки как сообщество разных личностей? Чувствуете ли вы, откуда идет негативная энергия или энергия пассивная, нейтральная? Не знаю, правда, что хуже – негатив или равнодушие. Бывает так, что на последнем пульте сидит музыкант от бога, который служит музыке помимо зарплаты, а на первом – лабухи, что называется, от природы…
В. Ю. На самом деле это огромное счастье, когда на последнем пульте сидит музыкант от бога, потому что он своей энергетикой толкает вперед весь коллектив. Я вообще считаю, что лучшие музыканты должны сидеть на первых и на последних пультах. Так раньше, между прочим, и рассаживали. И до сих пор в хороших оркестрах молодых талантливых посылают на дальние пульты. Потому что тогда создается определенная энергетическая компрессия…
С. С. И звуковая тоже.
В. Ю. Да! И те, кто оказывается в середине поезда, уже как бы воленс-ноленс двигаются. В общем потоке.
С. С. То есть оркестр чувствуется как однородная масса?
В. Ю. Нет, нет. Это социум. И задача дирижера преобразовать эти разнонаправленные энергии.
С. С. Канализировать их.
В. Ю. И трансформировать. Энергию равнодушия необходимо трансформировать в энергию активности. А с энергией отрицания иногда даже полезно посотрудничать. Я вообще люблю, когда конфликты возникают, не должно все быть слишком гармонично…
С. С. Конфликты в музыке или человеческие конфликты? Интриги?
В. Ю. Нет, интриги – это плохо. А конфликты, открытые конфликты – это хорошо. Когда кто-то на репетиции в открытую не соглашается с тем, что ты делаешь, тебе нужно доказать, что ты прав, привлечь человека на свою сторону. Часто бывает так, что люди, с которыми ты во время репетиций конфликтовал, на концерте играют активнее и лучше других.
С. С. Это довольно спорно.
В. Ю. Возможно, но иногда из таких трений возникает какая-то живая искра. И мне это очень нравится.
С. С. Готовясь к сегодняшней программе, я просматривала книжку “Беседы с Игорем Маркевичем”[55], не знаю, попадалась она вам или нет. Там есть удивительная фраза. Он рассказывает, что на примере своих студентов убедился: во время концерта при удачном стечении обстоятельств оркестр начинает играть сам. И задача дирижера…
В. Ю. Не мешать!
С. С. Не спугнуть. Бывает такое ощущение?
В. Ю. Это как раз и есть великое счастье, которое дирижеру суждено – если суждено! – испытать. Юрий Хатуевич Темирканов говорил: “Я, когда молодой был, старался оркестру помогать, чтобы они лучше играли, а теперь я стараюсь им не мешать”. Вот это то же самое. Та мудрость, которая приходит с дирижерским опытом. И не только дирижерским. В любой руководящей работе, будь ты дирижер, режиссер или директор фабрики, твоя главная задача – чтобы работало само. Ты вроде бы никакого участия не принимаешь, но при этом задаешь то направление, которое тебя устраивает.
С. С. Направление задаете при помощи волшебной дирижерской палочки?
В. Ю. Волшебная суть палочки сильно преувеличена. Для дирижера палочка – примерно то же, что напильник для того, кто работает по металлу, или рубанок для того, кто работает по дереву, лопата для садовника, смычок для музыканта. Это рабочий инструмент, не всегда необходимый. Иногда более явственный жест осуществляешь просто руками. В современной музыке я предпочитаю работать без палочки.
С. С. Это вы говорите с позиции дирижера. А привыкший к движениям палочки оркестр не растеряется, если ее не будет?
В. Ю. Да вы поймите, что дирижер имеет только служебную функцию, он поставлен, чтобы музыкантам было ясно, когда вступать. И всё. Остальное, как говорил Римский-Корсаков, “дело темное” и анализу не поддается, поэтому есть в современных произведениях такая система подачи знаков, вступлений, где участвуют не только кисти и ладони, но и пальцы – мы показываем цифры. И палочку-то изначально придумали для
