Нескучная классика. Еще не всё - Сати Зарэевна Спивакова
В. Ю. Да. Виртуозной дирижерской техникой он не обладал, но его исполнение было практически всегда адекватно его музыкальному замыслу. Я делал посвященную Стравинскому программу[53] и составил ее таким образом, чтобы показать три разных периода его творчества в обратной хронологической последовательности: Симфония в трех движениях, Концерт для фортепиано и духовых и музыка к балету “Весна священная”. Симфония написана после Второй мировой войны, в ней явственно ощущается безудержная радость по поводу победы союзников (для композитора победителями были прежде всего союзники, он же смотрел на войну с американской стороны) и сарказм и презрение по отношению к гитлеровской армии и к немцам вообще, что на тот момент было естественно. Фуга в финале – это, мне кажется, пародия на немецкую ученость. А в “Весне священной”, завершающей концерт, звучит предчувствие Первой мировой войны. Стравинского часто обвиняли в аморальности – он приносит девушку в жертву и делает это, казалось бы, без всякого сочувствия. Но я считаю, что сочувствие проявляется в том, с какой иронией, с каким жгучим сарказмом он показывает старцев, совершающих жертвоприношение. Старцы, праотцы человечьи, выходят в медвежьих шкурах и предаются шаманским ритуалам. Под похожую музыку происходит выход Кощея Бессмертного в “Жар-птице”, где особенно ясно чувствуется иронический комментарий автора.
Произведения Стравинского, к сожалению, с годами все чаще и чаще использовались музыкантами лишь для демонстрации своей виртуозности. Техника игры очень выросла, возрос и уровень оркестров, отчего при исполнении Стравинского перестало ощущаться то трение, то сопротивление материала, которое отличало музыку Стравинского в те времена, когда оркестры были еще не в состоянии ее сыграть, когда она была по-настоящему революционной. Но вот тогда, когда мы ощущаем это сопротивление материала, становится понятно, что Стравинский не просто один из выдающихся композиторов, но и гениальный летописец ХХ века. Наравне с Шостаковичем.
С. С. А вы всякий раз так же увлечены и глубоко погружены в любого композитора, музыку которого исполняете? Или это зависит от интереса к личности композитора?
В. Ю. Любой композитор такого масштаба, как Игорь Федорович Стравинский, безусловно, вызывает интерес не только как автор нот, хотя сам Стравинский говорил, что композитор просто комбинирует ноты и больше ничего. Но это всего лишь форма стёба, которая была присуща многим великим людям ХХ века в их стремлении к антипафосности. Что до меня, то я действительно стараюсь доводить мои личные взаимоотношения с автором и исполняемым мною произведением до полной самоидентификации, когда мне уже порою начинает казаться, что я эту музыку сам написал.
С. С. То есть когда вы стоите за дирижерским пультом, у вас возникает ощущение, что вы совершенно другой человек?
В. Ю. Нет, такого ощущения у меня не возникает, конечно. Я как актер, который, выходя на сцену, надевает на себя соответствующий костюм, маску и играет какую-то роль. Причем главную роль, ведь дирижер оказывается в центре всеобщего внимания. И тут мне кажется очень важным не забывать о “красной лампочке” Станиславского – она должна все время мерцать у тебя в голове, предупреждая, что музыка, которую ты создаешь, не твоя. Ты ее через себя пропускаешь, но написана она другим человеком и предназначена для других людей. Иначе есть большой искус вообразить себя, пусть и на краткий миг, всесильным, а это опасно и может иметь самые дурные последствия.
С. С. Нот, как известно, всего семь, как и цветов в радуге. Количество букв в алфавите любого языка тоже ограничено. Кажется, что с помощью этого лимитированного набора ничего нового написать уже нельзя. Так скомбинировать семь нот, сяк… Как вам кажется, существует сегодня композитор, который пишет музыку настолько новаторскую, что при ее исполнении можно столкнуться с сопротивлением материала? Или идет регрессия?
В. Ю. Регрессия идет давным-давно, но, как мы видим, европейская культура еще как-то барахтается. Сейчас появилось интересное молодое поколение композиторов. Я не беру на себя смелость – тем более не в приватной беседе, а перед камерой – утверждать о каком-то композиторе, как Шуман о Брамсе: гений! Это через двадцать лет будет понятно.
С. С. Однако можно прибавить слова “мне кажется”.
В. Ю. Мне в данный момент ничего не кажется. Время все расставит на свои места. При моем уровне осведомленности в современном искусстве я не вижу личности, подобной Стравинскому, в среде людей, комбинирующих ноты, но есть среди них очень талантливые, с ярко выраженной индивидуальностью. Вопрос для меня не в том, может ли родиться второй Стравинский, или второй Шостакович, или второй Шёнберг, а есть ли необходимость у общества и у нашего времени в появлении такой личности. Я, видите ли, абсолютно убежден, что личность появляется только тогда, когда для этого подготовлена определенная социальная и культурная почва. А мы сейчас переживаем период некоего культурного безвременья, который необходим, чтобы…
С. С. …почва отдохнула и могла снова пустить росток?
В. Ю. Верно. Недаром говорят: “Природа отдыхает на детях великих людей”. Потом, через поколение, через два, может быть, опять кто-то народится. Мы обрабатываем почву, для того чтобы наши с вами дети смогли пожинать плоды.
С. С. Кстати, об отдыхающей природе. Вы – явное исключение из правил, потому что в вашей семье природа не отдыхала уже четыре поколения. Прадедушка – дирижер, дедушка – композитор, папа – дирижер, вы – дирижер. Когда появилось ощущение, что вы будете музыкантом и никем иным?
В. Ю. Довольно поздно, как ни странно, учитывая, что я музыкой занимался, как и практически все выросшие в музыкальных семьях дети, с наираннейшего возраста.
С. С. Учились в ЦМШ?
В. Ю. ЦМШ – нет. Мерзляковка[54]. Я никогда выдающимся пианистом не был, у меня явная была склонность к теоретизированию. Как вы, наверное, заметили. Вот поэтому я и оказался на теоретическом отделении Мерзляковского училища. Перед тем как мы переехали в Германию, я уже начал заниматься дирижированием. Но сознательное и направленное увлечение музыкой как профессиональной деятельностью – даже не увлечение, а страсть – пришло сравнительно поздно, лет в шестнадцать – семнадцать, когда я в училище познакомился со своими тогдашними сокурсниками, многие из которых до сих пор мои ближайшие друзья, когда я вошел в этот круг, священный круг, наполненный энергией всех предыдущих обучавшихся здесь поколений. Мерзляковка – моя альма-матер. Обычно так говорят про консерваторию, но я до консерватории в Москве не дожил. Уехал.
С. С. Володя, а в детстве, занимаясь фортепиано, вы выходили на сцену в школьных концертах?
В. Ю. Очень редко и крайне неохотно. Вернее,
