Нескучная классика. Еще не всё - Сати Зарэевна Спивакова
С. С. Это ведь по сути дилогия, две оперы в одной.
Д. Н. Совершенно верно, две оперы. А потом они слушали оперу Стравинского “Царь Эдип”, где Иокаста тоже умирает в конце. И один из моих племянников, ему было тогда одиннадцать лет, подошел ко мне, когда мы ужинали после выступления, и прошептал на ухо: “Тетя Джесси, а есть такие оперы, где ты живешь долго и счастливо?” И я ответила: “Мне пока такие не попадались”. И вот специально для этого ребенка я пела “Прекрасную Елену” Оффенбаха. Чтобы в моем репертуаре была хоть одна опера, где я не умираю, а живу долго и счастливо.
Но со мной обычно не случается забавных историй, какие бывают с другими певицами. Например, с одной дамой, которая исполняла заглавную партию в опере “Тоска”. Не помню, кто это был, дай ей бог здоровья. Как вы знаете, в финале Тоска прыгает с парапета башни, и на этом опера заканчивается. Конечно, исполнительница прыгает на мягкие маты. Но в тот раз матов положили слишком много, они спружинили, и певица выскочила обратно на сцену. Боюсь, трагический финал был, как говорится, несколько смазан.
С. С. Какую свою роль вы назвали бы самой любимой?
Д. Н. Честное слово, не могу выбрать. Потому что исполняю только те роли, которые мне по-настоящему нравятся. Многие партии я не пою и никогда не пела. И в большинстве своем это те роли, которые кто-то другой до меня уже исполнил фантастически хорошо. Так зачем я буду их перепевать? Лучше исполнить что-нибудь другое. Если бы пришлось выбирать между Прекрасной Еленой и Зиглиндой, Изольдой и Кармен, Эльзой и Кундри, я бы, наверное, не смогла решить.
С. С. Это как если бы спросить у вашей бабушки, у которой, насколько я знаю, было тринадцать внуков, кого из них она больше любила.
Д. Н. Интересный взгляд на предмет. Действительно, бабушка вряд ли могла бы посмотреть на тринадцать своих внуков и сказать: “Вот мой любимчик”. Да и остальные внуки расстроились бы. Вот и я не могу выбрать. Мне не хотелось бы выбирать. К счастью, мне и не приходится.
С. С. Я знаю, что вы учредили фестиваль афроамериканской музыки. Хотелось бы узнать о судьбе этого фестиваля, об исполнителях и о его проблематике.
Д. Н. Фестиваль проходил три года назад в Нью-Йорке и был разовым мероприятием. На его подготовку ушло несколько лет, он продолжался три недели, и на этом проект закончился. Задача фестиваля была не только в том, чтобы продемонстрировать поразительные достижения афроамериканских музыкантов. Прежде всего мне хотелось показать и самим музыкантам, и публике, что вся современная и популярная музыка началась со спиричуэлс – афроамериканских религиозных песнопений. Это и блюз, и рок-н-ролл, и другие жанры, возникшие на их основе, будь то джаз или рэп. Уже с конца XIX века священники, проповедники в церквях на Юге США рассказывали библейские истории с характерной ритмикой. Так было интересней прихожанам: те могли притопывать, прихлопывать, слушая притчу про Иону во чреве китовом. И проповеди воспринимались совсем иначе, ведь люди не только слушали библейские истории, но и получали удовольствие, развлекались. В начале двухтысячных как раз начало складываться новое направление, рэп-культура, и мне было крайне важно, чтобы молодые музыканты понимали, откуда что идет, и еще больше гордились бы тем, что делают. Потому что воистину ничто не ново под луной. В той или иной форме всё уже было раньше.
Думаю, в процессе и я сама, и те люди, которые посетили пятьдесят два мероприятия в рамках фестиваля, многому научились. Помимо Карнеги-холла, мы задействовали площадки по всему городу, чтобы на фестиваль пришло как можно больше зрителей. Знаете, сорок процентов людей, которые посетили концерты фестиваля, раньше ни разу не бывали в Карнеги-холле. Да и аудитория, собиравшаяся на концерты, была для этого зала нетипична. Но люди поняли, что здесь им комфортно, что для того, чтобы прийти сюда и насладиться концертом, необязательно изучать академическую музыку. Это стало важным уроком для детей и взрослых из простых семей: они-то думали, что Карнеги-холл – это для элиты, что им туда нечего и соваться. Теперь это изменилось. Вот это и есть главный итог фестиваля – теперь в Карнеги-холл ходят все жители города, а не только представители какой-то отдельной социальной группы. И это замечательно.
С. С. Джесси, еще вопрос: у каждого города в мире, у каждого места есть не только свой цвет, запах, но еще и свое особое звучание. А какая звуковая дорожка у вашей родной Джорджии? Может, это спиричуэлс?
Д. Н. Звучание Джорджии, пожалуй, тише, чем у Нью-Йорка или даже у Калифорнии. В ней жизнь более нетороплива.
С. С. Из-за солнца?
Д. Н. Да, из-за солнца, у нас в Джорджии много солнца. И до сих пор многие работают на земле и живут от плодов земли. Конечно, мне кажется, что звучание Джорджии – это в первую очередь музыка. Недаром к нам в Атланту переехало много знаменитых поп-исполнителей. В этом замечательном городе они живут, пишут музыку, общаются между собой. Но это и пение птиц, и шум Атлантического океана. Ведь Джорджия – прибрежный штат. И запахи там, пожалуй, ярче, чем у вас. Совершенно по-особенному пахнет земля, богатая глиной. Целебная глина, косметическое средство, за которое мы платим сотни долларов, – да-да, она же содержится в почве Джорджии. И у нее свой неповторимый запах. Когда я думаю о Джорджии, я вспоминаю этот запах так же ясно, как и пение птиц, и звуки музыки, которые всегда были неотъемлемой частью этого края.
С. С. Джесси, а каким талантом вам хотелось бы обладать? Какого качества вам не хватает?
Д. Н. Я бы хотела… Я бы хотела, помимо музыки и сбора средств для моей школы, заниматься наукой. Хотела бы иметь свою лабораторию, в которой изучала бы микробов и другие патогены, из-за которых мы заболеваем. Представьте, как здорово было бы работать с исследователем, который нашел бы лекарство от какой-нибудь страшной болезни.
С. С. Вы верите, что музыка лечит?
Д. Н. Да, я знаю, что музыка может исцелять. Видела это своими глазами. Я знаю людей,
