Игорь Морозов - Феномен куклы в традиционной и современной культуре. Кросскультурное исследование идеологии антропоморфизма
В Сямженском р-не Вологодской обл. «молодые» («мужик да женщина: две женщины вырядятся») изображали сенокос: «Покосят, садятся, тут этот котелок берут, ложку поваренку, все это кладут – обедают. Робенок тут у них этот ревёт (вырядят „робенка“ маленьково – каково-нибудь тряпья навяжут) – сами-те бабы-те и ревят, кто как сумеет. И они кормить его станут – поливают ложкой-то» [ЛА МИА, д. Гридино].
Как видно по этим примерам, тематика подобных сценок могла быть очень разнообразной – от бытовых зарисовок до розыгрышей и подшучиваний, основанных на подмене (поросенок вместо ребенка) или эротических намеках (ребенок в виде редьки).
Сценки с изображением родов, крещения и ухода за новорожденным являются отличительной чертой как святочного, так и свадебного ряжения восточных славян. В Чердынском р-не Пермского края на святки «„роженицей играют“, дак девку „роженицей“ снаредят: живот большушшой приделают, лохмотьями прикроют, да на лавку положат и внесут в избу. Возле „роженицы“ – „бабки-повитухи“. Начинают спрашивать у „роженицы“: „Где ты живот-от сделала?“ – „Под твоим крыльцом“. – „С кем ты его сделала?“ – „С твоим мужем“. Потом „роженица“ начинает кричать, „рожает“. „Бабки-повитухи“ тут как тут, вытаскивают из-под тряпья куклу, „парят“ веником „роженицу“, та вскакивает и пляшет»; «„Попом“ наряжались, „бабой“. Кукла у них сделана, они ее крестили. Книгу читают, а потом макнут куклу в бачок с водой» [Черных 2007, с. 131, с. Бондюг, д. Пантина]. В святочном ряжении белорусов со свернутым из онучи «ребенком» (Сидоркой) ходила «цыганка». Исполнялась и сценки с имитацией родов, кормлением и пеленанием «ребенка» [Кухаронак 2001, с. 58–59, 68–69]. У украинцев в этой роли часто выступает Маланка или дублирующий ее персонаж «баба» [Курочкін 1995, с. 151].
Часто использовались куклы или чучела и в сценках ряжения с мотивом похорон [Морозов, Слепцова 1996, с. 252–277]. Во многих районах Вологодской области вместо человека носили куклу из соломы, откуда, по-видимому, устойчивый шутливый приговор – пародия на известную припевку при ряженом-«покойнике», который употреблялся старшими женщинами при изготовлении кукол для детей: «Шила куклу и с руками, и с ногой, и собачьей головой» [ЛА МИА, д. Мякинницино Великоустюгского р-на]. «Покойника» изготавливали из снопа ржаной соломы, привязанного к доске или скамейке и накрытого сверху простыней, иногда наряженного в мужскую или женскую одежду, с вымаранной в саже тряпицей вместо лица, с палкой («батогом») вместо рук и ногами из валенок («катаников»). В д. Высотинская сноп оборачивали сверху одеялом, придавая ему форму человеческого туловища, клали его в гроб и накрывали сверху простыней. Принеся в избу, заставляли всех прощаться с покойником и плясать вокруг гроба. В д. Ганютино в самый разгар представления один из ряженых с криком «Убью, убью!» бил топором по закрытому «тканиной» мешку с соломой, изображавшему покойника. Это приводило всех в ужас, так как здесь чаще «покойником» наряжался кто-нибудь из парней. «Нарядят да принесут да, на лавку повалят да и лежит. [В одежду нарядят], опояшут его тут, сделают платок наложат, ну сноп дак знаешь, он так-то ведь тут перевязанный, дак как голова тут. Да тут белое цёнибудь наложат [на туловище], угольем тут глаза сделают нос, вобщем, как настоящий покойник. Положат, да и всё, а кто боится, так убежит из избы, кто не боится, тот сидит, вот как. [Носили] а где вот сидишь вот беседой. Там в зимовке низко окна, раньше ведь занавесок раньше и моды не было, нет, не завешивали окна-те. Всё выглядят в окно-то, к окну ставили „покойника“ из снопа. „Как же домой пойдём, как же домой пойдём!“ – боимся-то! Побежим все, ухаем, ревим!..» [ЛА СИС, д. Репняковская Вожегодского р-на].
Н. А. Иваницкий описывает виденную им в Сольвычегодском уезде (д. Марково Метлинской вол.) «чучелу», которую носили с собой ряженые. «В первые три дня Рождества носят по игрищам чучелу. Берут бревно вершков пять в диаметре и три аршина длиной и вырубают из него подобие человека, но без рук (руки делаются потом из одежды), ступни же вырубаются отдельно и вдалбливаются в ноги. Лицо раскрашивается красками, причем ему придается по возможности более страшное выражение. На ноги надевают катаники, на тело сарафан, а на шею кофту. Из рукавов кофты делают руки. На затылок чучелы приколачивают распущенный лошадиный хвост, отрезанный где-нибудь летом у чужой, забеглой лошади, на голову надевается бабья морхатка, состоящая из околыша, завязываемого назади ленточками и пришитого к краям его колпачка, выдающегося впереди пузырем и спускающегося постепенно к затылку. Под лентами же привешивают колокольчик с веревочкой у языка – в этот колокольчик потом и звонят. Внеся чучелу в избу, ее ставят в передний угол на пол. Девки до того боятся чучелы, что зачастую все убегают из избы. Чучелу сберегают до следующего года, иногда и дольше» [Иваницкий 1898, с. 65]. Интересно, что в описанном Н. А. Иваницким случае «чучелу» использовали для запугивания девушек и летом, когда те собирали на заливных лугах дикий чеснок. Парни привозили туда «чучелу» на телеге, чем приводили девушек в трепет и ужас.
Аналогичным образом изготавливалось молодежью чучело «мертвеца» на Филипповское заговенье в Шацком р-не Рязанской области [Морозов 1996б, с. 2–6]. Накануне этого дня перед началом посиделок девушки сооружали чучело «таракана». В большинстве случаев «таракана» изготавливали из соломы (реже – из тряпок или из «донця» прялки). Вместе с тем способы изготовления чучела несколько отличались. В одних случаях для этого использовали сноп. Реже использовались соломенные жгуты – «свясла». «Ну, вот сделають из соломы, из свяслов (вот сноп-ты мы вяжем свяслом), сделають крест. Эт не крест, а прямо как человек сделають; у нёго всё отдельно: руки отдельно, ноги отдельно и тут вот перешейка». Величиной «таракан» был около метра; голову ему также скручивали из «свяслов». «А потом покроють яго и вот ложуть на лавке. Убирать мы ёго не убирали – лежить он, соломой обвёрнутый весь. А сверху накроем – как закон!» [ЛА МИА, с. Федосово]. В других случаях соломой набивали одежду, как правило, мужскую: туго набивали соломой мужскую рубаху и штаны, пучок соломы, согнутый вдвое или скрученный в шар, изображавший голову, прикрывали полотенцем или белой «тряпочкой» (в 30–40-е годы – бумагой или газетой) и напяливали на него шапку. «Наряжали: прям такого вот мужика соломенного делали. И штаны наденуть, рубаху, шапку наденуть. Положуть яго на передню лавку – как упакойник. И вроде покричать по нём: помер!» [ЛА СИС, д. Цветки]. «Это заговення осеннее заговення. Вот на заговенню на эту „таракана хоронили“. Девки на сиделках нарежали. Соломы набьють там, мужика сделають там и чем-нибудь обвяжуть – всё это. С человека-такого большого делають! И кладуть на переднюю лавку. Накроють там чем. И плакали» [ЛА МИА, с. Федосово]. Обычай рисовать «таракану» лицо упоминается редко и, по-видимому, является поздним, утвердившимся уже в 40-е годы (покойник всегда слеп). Чаще всего так поступали на подростковых посиделках.
Мужское начало «таракана» подчеркивалось обращениями к нему: «дедушка», «братец». Скажем, в с. Федосово: «Эт осенью, осенью „хоронють таракана“. Вот на сиделках, бывало, девки собярутся, нарядють, соломой набьють чего-нибудь, рубаху какую-нибудь мужскую, и руки сделають, и ноги. И „дедушку“ сделають. Вот так-то „дедушку“ убяруть и положуть, и об нём кричать, приговаривають. Лицо тут затянуто, наверно, этим; белым полотенцем…» [ЛА МИА, с. Федосово].
В д. Михайловка «таракан» был величиной с младенца: «Вот, значит, собираются тама девки, сделають жгут из соломы – и вот и „таракан“. Ну и вот: „Пошли, – говорить, – ёго хоронить!“ Сейчас схоронють ёго в поле, закопали ёго в землю – и всё!..» [ЛА МИА, д. Михайловка].
В некоторых случаях «таракана» изготавливали из прялки: взяв донце, обматывали соломой и тряпкой его узкую часть, куда вставляется гребень, изображая тем самым голову. «Как у ней [т. е. прялки], куды гребень деётся – мордочка-то, её сюда [т. е. в передний угол] и клали. А хвост – так-то. Ну, так, как упокойника. Одну доньцу положуть вот сюда вот на лавку, и накроем утиркой тама. Подушечку паложим под няго, подушечку положим, а доньце на подушечку, сверьху» [ЛА СИС, д. Троицкое Шацкого р-на Рязанской обл.]. «Вечером под заговенье-то вот это „старика хоронили“. Доньце это нарядим как упокойника и вот и кричим. Нарижали и в брюки, и в рубашку, и в шапочку. Положуть вот так вот чё-нибудь, какую-нибудь махорку, тряпку сделаем – такая же сделаешь её платок иль там веник вот обвернёшь яго – вот тебе и лицо. И простыню покроешь – вот и покойник. Ну, она, доньца, долгая, большая – кладёшь на перёд [=под иконы] её. Как упокойника кладёшь в гроб, так и это. Вот и плачуть, носим яго, на кладбище понесём…» [ЛА МИА, с. Кулики].
