Игорь Морозов - Феномен куклы в традиционной и современной культуре. Кросскультурное исследование идеологии антропоморфизма
с. 45]. Аналогичные примеры приводит Т. И. Кухаронок – см. илл. 90, М. Е. Етапнева подготавливает куклу к обряду «похороны стрелы» [Кухаронак 2001, с. 102, д. Бартоломеевка Ветковского р-на]. Совпадение календарных сроков (Ўшесстя = Вознесение) в данном случае подчеркивает неслучайность переклички других деталей обряда.
Более архаические варианты «похорон птицы» представлены в обряде «похорон шуляка», бытовавшем в Подольской губ. (ныне Винницкая обл.) и на Волыни («гонити шуляка») [Гура 1997, с. 548]. Так, в Винницком уезде (с. Бохоник) в первый день Петровского поста бабы изготавливали «шуляка» из платков, делали ему клюв и ноги из прутиков, обернутых тряпками, и шапку из пяти свернутых платков. Затем клали фигурку шуляка на разостланный на земле платок, по углам которого были насыпаны кучки различных зерен, а между ними по четырем сторонам платка расставлены хлеб, лук, сыр и мясо, к которым бабы поочередно поворачивали «шуляка» клювом. Остановив его на мясе, они пили водку и приговаривали, обращаясь к «шуляку»: «Не дывысь на куры, а дывысь на падло. Не йды до курей, а иды до падла». Две бабы, сделав из платков фигурку маленького коршуна («мале шуляченя») и изображая птиц, убаюкивали его, а потом будили, клали под крыло большому шуляку, плясали и пели: «Мы сегодня шуляченка сого спіймалы / ‹…› / Шуляк на мою обирку летыть, / Идыть же-но помогайте, / Бо вже мою курочку исть!» В конце разрывали «шуляка» на части, которые распределяли между собой, и устраивали совместную пирушку [Венгрженовский 1895, с. 284–289; цит по: Гура 1997, с. 545–546]. На связь этого обычая с обрядами «вождения стрелы», «проводов или похорон русалки» и «крещения и похорон кукушки» указывает А. В. Гура [Гура 1997, с. 546–551].
Отметим, что «похороны» в обрядово-магических практиках выступают как многозначный символ. Например, чтобы погубить кого-нибудь насмерть, одевают птицу как человека, дают ей имя этого человека и хоронят ее [Познанский 1995, с. 133, со ссылкой на Бартоша]. Однако в описанных выше практиках «похороны» (спрятывание) предмета гораздо ближе по смыслу к церемониям упрятывания чуринги инициируемыми юношами у австралийских аборигенов [Берндт 1981, с. 166, 199, 204–205; Белков 1997].
Илл. 90
Вообще как в традиционной, так и в современной детской субкультуре разного рода акции, связанные со «спрятыванием», часто символизируются как «похороны». Нередко это действительно связано с захоронением мертвой птицы или других мелких животных. С. Б. Адоньева, например, упоминает похороны ежика, гусеницы, стрекозы [Адоньева 1999а, с. 120, 124, 125]. «Кукол мы не хоронили, а птичек хоронили в Воронеже. Да. Эт уже я приехала, пошла в первый класс. Жаль было что птичка умерла. Да. В коробочку её клали. Да. Какие-то каробочки были. В коробочку клали. Вот. Мы её тогда лоскутиками яркими накрывали, а потом ухаживали за могилками. Да, и цветы чтоб обязательно были! Клали, я вот помню, желтенькие эти цветочки, лютики клали на могилку. Да, наверно, это так велося…» [ЛА МИА, с. Пушкино Добрынинского р-на Воронежской обл.].
Обычай спрятывания каких-либо предметов находит аналогии в девичьих игровых «секретиках», на которые в последнее время обратили внимание исследователи современных детской и девичьей субкультур [Осорина 1999; Адоньева 1999а, с. 120–126; Адоньева 1999б, с. 11–13; Борисов 2002, с. 57–60]. Причем наиболее часто повторяющимся мотивом, связанным с девичьими «секретиками», является то, что их стремятся найти и разорить мальчики.
Для понимания мотивации подобных акций важен мотив преобразования спрятанных предметов, упоминающийся в некоторых меморатах: «Интересно же закопать, а потом откопать. А вдруг он там превратится во что-нибудь…» [Адоньева 1999а, с. 122]. В более развернутом виде этот мотив присутствует в цитируемом Г. С. Виноградовым рассказе маленьких девочек о «живых куколках», которые «образуются под землей из закопанных „сечек“ [=рубленая солома или черепки]. При закапывании нужно соблюдать тишину и затем все сохранить в тайне; через год появится живая куколка, которая движется и говорит. Иногда живые куколки находятся в бугорках. Чтобы вызвать их на поверхность, увидеть их, нужно потрогать бугорок беленькой палочкой. Девочки верят в существование созданных куколок, сами закапывают в землю „сечки“ и ждут…» Зимой живые куколки «живут уже под снегом и вечерами выходят кататься на маленьких санках» [Виноградов 1999, с. 21, 25]. Отметим, что сходным образом иногда описываются русалки («маленькие, как куколки» [Толстой 1995, с. 254, с. Белозерки Херсонской губ.]) и святочные демоны-шуликуны.
В качестве параллели укажем на распространенное у народов Нижнего Амура представление о расположенном на небе «дереве душ» (омиа-мони или омиа-докини), на котором сидят в виде птиц «неродившиеся души», которые постепенно перебираются с верхних ветвей на нижние, а потом слетают на землю и внедряются в лоно женщины в виде зародыша младенца. Душа омиа живет в теле младенца в течение года, а затем превращается в душу панян – маленького человечка. При этом крылья превращаются в ручки, а лапки – в ножки. В таком виде душа обитает в теле человека до его смерти [Смоляк 1991, с. 104, 108].
Общий смысл данных обрядовых действий хорошо отражает известный уже древним афоризм: «Если пшеничное зерно, падши в землю, ‹…› умрет, то принесет много плода» [Евангелие от Иоанна, 12:34]. Фактически это идея, на которой основаны все мифы об умирающих и воскресающих божествах, в культах которых часто встречается погребение или уничтожение их изображений-кукол.
* * *Символическое значение обрядов и игр, основным персонажем которых является птица (воробей, перепелка, голубь, павлин и т. п.) либо хтонический или демонологический персонаж (водяной, леший, покойник), рассмотрено нами в специальном исследовании [Морозов 1998, глава «Брак на поле»]. Большинство этих акций базируется на архаическом сюжете «болезнь (смерть) главного персонажа и его оживание» и связано с представлениями о способах реинкарнации умершего, в первую очередь – его души. Хотя эти представления культурно маркированы и культурно специфичны, существуют и некие универсальные механизмы реализации посмертного существования, обеспечивающие, в частности, последующее «воскрешение». Очень важную роль при этом играют различные манипуляции с антропоморфными предметами (куклами, чучелами, иными изображениями и «копиями» усопшего).
При актуализации этих универсальных мотивов в конкретных этнокультурных средах очень важное значение имеет «пространство личности», то есть ситуативно обусловленные реализации жизненного опыта участников обрядов и игр [подробнее о понятии «пространство личности» см: Морозов 2008; Морозов 2009в; Морозов, Слепцова 2009]. Процесс социализации и реинкарнации участников молодежных акций с мотивом похорон и детских игр с «секретиками» символизируется при помощи манипуляций с антропоморфным чучелом или куклой, представляющими собой их возрастные маски-«персоны», которые могут соотноситься как с конкретным лицом, так и с возрастной группой в целом. Временное избавление от куклы (ее «похороны», «спрятывание») соотносится с лиминальным (переходным) периодом, в течение которого индивид и/или его референтная группа обретают, пусть и номинально, новый статус. Уничтожение куклы завершает этот процесс, являясь, по сути, обрядом агрегации.
Вместе с тем, как видим, у данных акций есть и другие обрядовые и игровые цели. Персональные и групповые изменения «пространства личности», по традиционным представлениям, оказывают непосредственное воздействие и на глобальные природно-социальные процессы, открывают возможность воздействия на стихии (вызывание дождя или отгон градовой тучи).
Кукла как обрядовый или праздничный символ
Куклы или сходные с ними антропоморфные фигурки часто используются как обрядовый или праздничный символ. При этом происходит два внешне противоположных, но внутренне взаимосвязанных процесса, предполагающих разные сценарии развития семантики обрядовой куклы. С одной стороны, с течением времени эти обрядовые артефакты стремятся вобрать в себя глубинную семантику праздника или обряда и, в конечном счете, стать его исключительным и самодостаточным знаком, постепенно оттесняющим на второй план остальные значения. Хорошим примером такого сценария является куколка в обряде «крещения и похорон кукушки» [Бернштам 1981, с. 179–203] и чучела в обрядах, предваряющих Великий пост, – см. илл. 91, кострище с чучелом «ведьмы» наверху, приготовленное для проводов масленицы [Wolfram 1972, abb. 5, австрийцы].
Илл. 91
