Избранные труды по теории искусства в 2 томах. Том. 2 - Василий Васильевич Кандинский
С другой стороны. Между линией и рыбой есть существенное различие.
И оно состоит в том, что рыба может плавать, есть и быть съеденной. Она имеет то, чего лишена линия.
Эти свойства рыбы есть необходимое дополнение для нее самой и для кухни, но не для живописи. Но так как нет существенной необходимости в этом, они излишни.
Вот почему я люблю линию больше, чем рыбу, — по крайней мере, в моей живописи.
Париж, март 1935
Комментарии
Впервые: Line and Fish // Axis. 1935. № 2. P. 6.
Английский периодический журнал «Axis» («Ось») его издательница Майфэнвей Иванс характеризовала как «ежеквартальное ревю современного «абстрактного» искусства». Издаваемый, правда нерегулярно, в I935-I937 гг. журнал действительно пропагандировал абстрактное искусство, и обращение за статьей к Кандинскому выглядело вполне уместно.
Перевод с английского B.C. Турчина
Пустой холст и так далее
Пустой холст[113]. Внешне: по-настоящему пустой, выглядящий молчаливым, равнодушный. Почти одурманенный. В действительности: полный напряжения с тысячью низких голосов, исполненный ожидания. Немного напуганный, потому что может быть нарушен покой. Но покорный. Он с готовностью делает то, что от него хотят, и взамен просит только благодарности. Он готов все снести, но не желает многое терпеть — он усиливает истину, но также и обман. И он истребляет без сожаления обман. Он усиливает голос лжи до истошного крика — невозможно вынести.
Чудесно чистое полотно — лучше, чем некоторые законченные картины.
Самые простые элементы. Прямая линия, прямая и узкая поверхность: тяжелая, нерушимая, безразличная ко всему, явно «делающая все по-своему» — как уже прожитая жизнь. Такая и не иная. Искривленная, «свободная», вибрирующая, этак освобождающая себя, этак уступающая, «эластичная», словно нескончаемая, — как участь, которая нас ожидает. Она может стать чем-то еще, но не станет. Твердая и мягкая. Соединение этих двух начал — бесконечные возможности.
Каждая линия говорит: «вот и я!» Она сохраняется в силе, показывая свой выразительный лик: «слушайте! слушайте мой секрет!»
Чудесна линия.
Маленькая точка. Множество маленьких точек, которые здесь все меньше и меньше и которые там все больше и больше. Все они замерли внутри, но остаются подвижны — много маленьких напряжений, которые без перерыва хором поют: «слушайте!», «слушайте!» Малые клики подкреплялись в хоре до великого: «Да!»
Черный круг — отдаленно грохочет, это мир для себя, которого ничто не заботит, возвращается в себя, завершающий пространство. Долго и несколько прохладно говорит: «вот и я!»
Красный круг — пульсирующий, уединяющийся, углублен в себя. Но в то же время он в пути до тех пор, пока он хочет сохранять все другие позиции для себя, — также он излучает сияние, разгоняя препятствия до всех удаленных углов. Гром и молния одновременно. Пылкое: «Вот и я».
Чуден круг.
Но еще более чудесно такое: добавление ко всем этим голосам многих, многих других (он осуществляет другие простые формы многих форм и красок) на единственном полотне — и все оно становится единственным «ВОТ И Я».
Ограничение, «скупость», безумное богатство, «расточительность», громкое звучание, жужжание мошкары. Все, что есть между ними. Тысяч лет едва ли было достаточно, чтобы достичь предела, максимальных ограничений возможностей. Предел, в итоге, не существует.
Уже около 25 лет я интересуюсь подобными «абстрактными» вещами. Еще перед войной я полюбил и использовал раскаты звуков и жужжание мошкары. Однако диапазон был «драматичным». Взрывы, пятна, которые неистово сталкивались, приходившие в отчаяние линии, извержение, грохот — катастрофы. Такие элементы, как линии-краски, конструкция, манера наложения цвета, собственно техническая манера — объединяют все и делают «драматическим», подчиненным цели. Потерянный баланс, но не уничтожение. Повсюду предчувствуется обновление вплоть до прохладного спокойствия.
С начала 1914 года я чувствовал желание «прохладного спокойствия». Я не хотел суровости, но сдержанности, только сдержанности. Временами леденящей. Так сказать, китайского подарка, пылающего жаром снаружи и ледяного внутри. Я хотел чего-то перевернутого (и поныне) — в холодной чаше пылающей начинки.
Закрытый. Существуют мириады способов сокрытия.
Уже в 1910-м я скрыл «драматическую» «Композицию 2» «приятным» колоритом. Подсознательно воспринимая контрасты, он противопоставляет части «горькие» некоторой «сладости», «горячее» — «холодному», оставляя в «позитиве» известный привкус «негатива».
В мой «холодный» период я сдерживал также зачастую пылающий колорит формами жесткими, холодными, «ничтожными». Иногда кипяток течет под лед — природа «работает» на контрастах, без которых она умирает и опошляется. Так и искусство, которое не только родственно природе, но и которое с радостью подчиняется игре ее законов. Подчиниться законам, выяснить их предназначение, исполненное мудрости, — вот величайшая радость художника.
Подчиниться — значит проявить уважение. Каждая новая точка цвета, которая появляется на полотне в процессе работы, подчиняется предыдущим — даже в своих противоречиях, она есть небольшой камень, который вписывается в великий профиль «ВОТ И Я».
В итоге, гораздо чаще проявляется «непонимаемое», чем «понимаемое». Это часто случалось со мной, но никогда так ярко, сильно, как во времена моего «холодного» периода, когда не один друг отворачивался от меня. Однако я знаю, что лед (не моих картин, но недоразумения) однажды растает. Возможно, он уже, пусть и немного, растаял сегодня. Время увлекает людей — но то, что растет слишком быстро, исчезает еще быстрее — без глубины нет вершин.
После такого рискованного шага (который можно у меня предвидеть) от одной «экстравагантности» к другой мои желания изменились снова, так сказать, в направлении внутренней силы, которая и движет мной вперед. Однако то, что я хочу сегодня, не так легко продемонстрировать, как предыдущие желания (если их действительно объяснить так легко). Желание, в сущности, не менялось. А изменение в основном в том, что улучшилось понимание того, как одновременно подниматься вверх и опускаться вниз — в одно и то же время «вверх» (к вершинам) и «вниз» (в глубину).
Эта сила, без сомнения, всегда связана с расширением как естественным следствием и с торжественным спокойствием. Рост во все стороны.
Сегодняшним моим желанием является во всяком случае: «все шире! все шире!». Полифония, как говорят музыканты. В то же время: соединение «волшебной сказки» и «реальности». Не внешней реальности — собаки, чаши, обнаженной женщины, — но «материальной» реальности живописных ресурсов выражения, инструментов, того, что требует всеобщего изменения всех средств и самой технической манеры. Картина есть синтетическое единство всех частей. Для реализации «сна» не обязательно есть нужда в сказках о «Сапогах-скороходах» или «Спящей красавице», ни даже в фантазиях, выводимых из какого-нибудь каждодневного объекта, но исключительно в чисто живописных сказках фей и тех, кто знает,
