Нескучная классика. Еще не всё - Сати Зарэевна Спивакова
В. Г. А кто-то даже считал, что она просто ужасна.
С. С. И у оперы “Огненный ангел” оказалась трагическая судьба. При его жизни она так исполнена и не была. Вы впервые ее исполнили в 1991 году, если не ошибаюсь, в Мариинском театре.
В. Г. Да.
С. С. Напомню, кстати, публике, что Валерий Абисалович начинал в этом театре – тогда еще Кировском – ассистентом главного дирижера. И первое, что он там дирижировал в 1978 году, был именно Прокофьев.
В. Г. Это была опера “Война и мир”.
С. С. Вечный спор о том, кто и как дирижирует русскую музыку. Давно известно, что российских дирижеров приглашают на Запад с целым пакетом – набором русских музыкальных сочинений. А западные дирижеры, по-вашему, русскую музыку чувствуют? Я знаю историю, как Караян записал все симфонии Чайковского, а потом попросил своего музыкального агента, продюсера Мишеля Глотца (который и рассказал мне это), найти для него записи Мравинского. Прослушав все симфонии Чайковского в интерпретации Мравинского, Караян позвонил Глотцу среди ночи: “Всё, что мы записали, надо стереть к чертовой матери и сделать заново, потому что я, оказывается, ничего не понял”.
В. Г. Мне и самому довелось сидеть перед Гербертом фон Караяном. Я еще студентом выиграл его конкурс, и у меня появилась возможность перед генеральной репетицией пройти с партитурой Шестую симфонию Чайковского целиком. Караян – великий дирижер, огромное имя, один из крупнейших дирижеров столетия – с интересом задавал мне вопросы. Сначала спросил, где я учусь: в Москве или Ленинграде. Он понимал, что это две разные школы. Я сказал: Ленинград. Он как-то одобрительно к этому отнесся. Потом спрашивал по партитуре: “А как здесь себе представляете?” Думаю, он не меня проверял, а, скорее, любопытствовал, как эта знаменитая симфония трактуется в России. И в результате дошло до конкретного разговора об изменениях в оркестровке, очень незаметных, но известных дирижерам, и я сослался на пример Мравинского. Есть в Шестой симфонии одно важное место, и Мравинский просит там группу валторн играть всех вместе, в унисон, как музыканты говорят. И Караян сразу очень оживился. Чувствовалось его глубокое уважение и к оркестру Ленинградской филармонии, и к руководителю его бессменному, Мравинскому, который более пятидесяти лет работал с этим оркестром. А ведь Караян – это был, знаете… почти Господь Бог. Но и Мравинский тоже, хотя они были очень разными.
Я бы эту проблему – кто и как дирижирует русскую музыку – считал, скорее, проблемой интересных и не очень интересных прочтений, не упирая на национальность дирижера.
С. С. Караян блестяще дирижировал Прокофьева. Его Первую симфонию, например.
В. Г. Мне кажется, уникальность Первой симфонии Прокофьева в том, что она сверкает солнечной энергией и богата мелодизмом, как симфонии Гайдна или Моцарта, – в XX столетии таких произведений совсем немного. Еще удивительнее, что молодой Прокофьев написал свою симфонию без рояля. Ему не надо было проверять, что он сочиняет, как прозвучит какой-то аккорд – его композиторский слух позволял ему писать буквально везде: в лесу, в полях, во время прогулки. Это произведение редчайшей свежести, я многократно исполнял его по всему миру, и всегда буквально весь зал светится улыбками. Испытываешь ощущение счастья – быть может, небывалого, невозможного – и понимаешь, что не напрасно прошел концерт, что какоето маленькое чудо во время него произошло. А симфония эта и длится-то всего пятнадцать – шестнадцать минут…
С. С. Прокофьев очень ценил, когда к сочинению приходил успех, когда его выносили на суд зрителя и оно нравилось. И глубоко огорчался, когда что-то не складывалось.
В. Г. Он вообще был артистом. С большой, гигантской буквы “А”. Артистом во всем. Ходил в клетчатых брюках или в желтых ботинках – в советской-то России, где одевались совсем по-другому, а его оранжевые носки резали глаз. Он был невероятен, как персонаж его же оперы “Любовь к трем апельсинам”. Вот вы спросили, наступило ли время музыки Прокофьева. А оно не наступило, оно постоянно наступает. Когда все время ощущаешь, что на тебя идет какая-то…
С. С. …волна?
В. Г. Одна волна, а потом еще одна…
С. С. Это чувствуется в вашей интерпретации Первой симфонии. Валерий Абисалович, в чем, на ваш взгляд, заключается основная сложность дирижерской интерпретации при работе над симфоническими сочинениями Сергея Прокофьева?
В. Г. Все очень просто. Надо быть одновременно симфоническим и очень театральным музыкантом. Без театрального воображения невозможно выходить на сцену и исполнять симфонии Прокофьева. Вот, например, “Марш” из оперы “Любовь к трем апельсинам” – шествие Труффальдино. Ты должен слышать не только темп и пульс этого шествия, но еще и вообразить какие-то костюмы, какие-то головные уборы, да. Может быть, грим, ярко накрашенные, алые буквально щеки. Вообразить, если хотите, Олега Попова или Юрия Никулина – Прокофьев откуда-то отсюда! Только не должно быть хмуро, серо, скучно и надуто-серьезно, это ему никак не подходит, он живой очень композитор. А еще необходим симфонизм. Что такое симфонизм? Это когда работает и мысль. Вот у тебя есть мелодия, потом она проводится второй раз, третий, десятый, и ты чувствуешь, как она преображается, с ней что-то все время происходит, как с живым организмом. Мелодия растет, как ребеночек: вот он маленький, а потом смотришь – он вырастает до огромного размера, прямо пышет энергией…
С. С. А какие еще из произведений Прокофьева, помимо Первой симфонии, близки вам по духу?
В. Г. Я уверен: нельзя выбирать удобное для тебя произведение, которое ты, может быть, слышал чаще или уже освоил, и говорить, что оно лучше других. Нужно любить весь цикл или все циклы. Вот какой скрипичный концерт лучше, Первый или Второй? Недавно мы играли с Леонидасом Кавакосом, замечательным греческим скрипачом, выдающимся, Первый концерт. Я подумал: “Да, Первый концерт все-таки, наверное, самый лучший”. На следующий день он играл Второй концерт, и я подумал: “Нет, все-таки Второй получше…” Так и должно, на самом деле, происходить. Когда Прокофьев сочинял свои бессмертные партитуры, он настолько умел вложить в них весь свой талант и свое воображение богатейшее, что каждое произведение сверкало! А вот как найти возможность это показать, как расставить свет и акценты – это уже задача исполнителя. Но у Прокофьева слабых произведений нет.
С. С. Спасибо. Невозможно говорить о Прокофьеве, обойдя его фортепианное творчество. Рихтер, например, который был первым исполнителем Седьмой сонаты Прокофьева, говорил, что это соната о смысле жизни. И еще, как ни странно, именно за эту сонату Прокофьев получил первую Сталинскую
