Лидия Либединская - Зеленая лампа (сборник)
Здесь шли бои. Кто он, этот человек, погибший здесь? Рязанский крестьянин, впервые увидевший горы, или интеллигент-ополченец, который ушел воевать в тапочках и с томиком Блока в кармане?
– А может быть, мой школьный товарищ…
Мы поднимались всё выше и выше. Кустарник раздвинулся, и перед нами открылась круглая, как лысина, лужайка. Здесь было немного светлее. Внизу, у наших ног, уютно примостившись среди гор, лежал Пятигорск, и мы на какое-то мгновение почувствовали себя завоевателями. Усевшись на большом, еще хранившем дневное тепло камне, мы смотрели, как огней становилось всё меньше и меньше, город словно закрывал глаза и засыпал.
Откуда-то налетел ветер, сначала легкий и влажный. Потом он стал дуть резче, порывами, облака засуетились, побежали, и вот уже блеснула первая промытая звезда. Только легкая прозрачная дымка застилала всё вокруг, но вот и она исчезла, и нам открылось небо – темное, тяжелое, низкое.
Ветер, словно совершив свое дело, упал. Всё замерло в природе, и в душе что-то замерло – хотелось молчать. И мы молчали. А потом ужинали, пили кислое вино и разговаривали.
Мы говорили о чистоте и правде в любви, о верности в дружбе, может быть, потому, что перед этим весь день говорили о Лермонтове.
– Определение гения всегда математически точно, – сказал Юрий Николаевич. – Лермонтов пишет: «…друзей клевета ядовитая»… Друг, предавший тебя один раз, при первом же неблагоприятном стечении обстоятельств обязательно предаст еще и еще раз. Потому ни в дружбе, ни в любви невозможны возвращения… Всякое у меня в жизни случалось, – продолжал он. – Бывало, что я переставал любить женщину, а бывало, что меня переставали любить. Обидно? Конечно. Больно, трудно. Но ведь любовь, как вода, ушла, и не вернешь. Всё, что вчера доставляло радость, сегодня вызывает раздражение. Уходит любовь, и это равносильно смерти любимого существа. А жить рядом с покойником невозможно… Впрочем, я своего мнения никому не навязываю. А ты как думаешь?
– Если разлюбишь, уходи немедленно! – негромко сказала я.
– Да, я знаю, что семейных сцен и выяснений отношений у нас никогда не будет…
Небо стало светлеть. Солнце вылезало откуда-то сбоку. В долинах еще спала ночная мгла, в Пятигорске снова стали вспыхивать редкие огни, по-рассветному робкие и зыбкие. Снежные вершины Эльбруса уже розовели, всё четче прорисовывались на бледно-желтом небе. Вдруг, в какое-то мгновенье, вся цепь Кавказского хребта оказалась залитой оранжевым светом. Взошло солнце. Это было так неожиданно и прекрасно, что мы невольно поднялись с земли и огляделись. Камни были влажные, точно вспотевшие, на листьях кустарников блестела роса, земля курилась легким дымком. Далеко на востоке проступила отстраненная и розовая «грань алмаза» – снежная вершина Казбека.
– Как четко видно, – сказал Юрий Николаевич. – А ведь отсюда до Казбека почти двести километров! А вон там Кабардинские горы: Дых-тау, Коштан-тау, Тихтен-тау. И кабардинские реки: Баксан, Чегем, Веселоречье…
3
Солнце стояло высоко, когда мы выехали из Пятигорска. Юрий Николаевич заметно волновался.
– Думал ли я пять лет назад, уходя в ополчение, что когда-нибудь вновь попаду сюда? – тихо говорит он и, не отрываясь, жадно глядит по сторонам. – Да, Кабарда… Первый раз я приехал сюда в 1934 году, двенадцать лет назад, а мне кажется, что с тех пор прошла целая жизнь… Первая республика, получившая орден за социалистическое строительство. Из эпохи феодализма Кабарда шагнула прямо в социализм. Она поразила меня и завоевала сердце.
Я тогда много раз встречался с Боталом Калмыковым, руководителем республики. Талантливый был организатор. Но деспот. Может, деспотизм и погубил его? Но то, что он сделал для Кабарды, переоценить нельзя… – понизив голос сказал он и добавил: – Нальчик – это моя Арабынь, ты увидишь его, город, утопающий в розах. Впрочем, прошла война. Никогда не смогу я познакомить тебя с другом моим, замечательным поэтом Али Шогенцуковым. Фашисты уморили его голодом в концлагере, и русский солдат прикрыл тело Али рваной шинелью… А молоденькие балкарцы Кулиев и Отаров в ссылке. Как это жестоко и несправедливо…
Машина бежит по дороге, пленные немцы восстанавливают шоссе. Они не смотрят в нашу сторону. Они полны равнодушия. Методически и нехотя постукивают по земле кирками и лопатами, переговариваются по-немецки.
– Осенью сорок первого года, – говорит Юрий Николаевич, глядя на них, – пришлось мне, выполняя журналистское задание, заночевать на Бородинском поле. Из холодной подснежной темноты шагнул ко мне тоненький юноша в серой шинели с винтовкой за плечами и отрекомендовался: «Боец Намитоков!» Юноша-кабардинец воевал на дальних подступах к Москве недаром. Отвоевывал свою Кабарду!
Машина катится дальше…
Мы обгоняем всадников, на них темные суконные бурки и широкополые войлочные белые шляпы. Кабардинцы поворачивают к нам загорелые, полные достоинства и приветливости лица.
– Мне хочется здороваться с ними, как со старыми знакомыми, – говорит Юрий Николаевич.
Нальчик по-кабардински означает «подкова». Городок подковой охватывает подножия гор. Нет, это не тот утопающий в розах, сверкающий чистотой и порядком город, кусочек райской земли, о котором я столько наслышана от Юрия Николаевича. Фашисты изрядно потрудились, чтобы рай превратить в ад. Все большие здания города лежат в развалинах. Сквозь разрушенные стены выступает на синем небе снеговая цепь: белые головы Дых-тау и Коштан-тау – они блестят на солнце своими льдистыми гранями.
Вечером мы идем гулять в парк. Принадлежавший в прошлом князьям Шибшевым, парк этот тянется на несколько километров. Разнообразнейшие породы деревьев – лиственных и хвойных, множество цветов и каких-то особенно душистых трав источают вязкий аромат, и воздух кажется настоянным на всем этом многообразии. А какие розы! Красные, желтые, розовые, белые!
Мы идем по главной аллее. С нами Хачим Теунов – председатель Союза писателей Кабарды. Он знакомит всех подходящих с Юрием Николаевичем, и они присоединяются к нам.
Заходит разговор о книге Юрия Николаевича «Баташ и Батай», в которой он использовал много кабардинских, балкарских и карачаевских легенд, фольклора, исторических сведений. Наши спутники охотно отвечают на его вопросы, советуют, с кем лучше встретиться, в какие аулы поехать.
– Юрий Николаевич, – говорит кто-то из кабардинцев. – А почему вы в своем романе прямо не написали, что это Кабарда? Ведь мы узнали в ваших веселореченцах наших кабардинцев. Князь Темиркан – это наш Шибшев, а Науруз – Бегал… Почему не написать прямо? А то – Весел оречье!
Юрий Николаевич слушает серьезно. Сколько раз впоследствии ему приходилось выслушивать эти упреки и от кабардинцев, и от осетин, и от карачаевцев, и от балкарцев, сколько писем получал он!
Помолчав, он отвечает медленно, словно размышляя и уговаривая самого себя:
– Ведь моя цель, друзья, состоит не в том, чтобы написать этнографическое исследование, а в том, чтобы исторически верно показать психологию и развитие горского общества. Вы знаете, я много ездил по Кавказу, бывал не только в кабардинских и балкарских, но и в карачаевских аулах, старался понять их быт и нравы. И вот я заметил, что при всех существенных чертах различия у этих народов гораздо больше сходства, чем различия… Верхние, то есть горные аулы Карачая и Балкарии живут очень похоже, а плоскостные аулы, населенные этими же народами, живут по-другому. Ну разве я не прав?
На лицах наших собеседников отражаются сложные чувства: не согласиться с логикой его слов невозможно, а соглашаться не хочется.
– Вот мне и пришла мысль, – продолжает Юрий Николаевич, так и не получив ответа на свой вопрос, – создать образ народа, ну, как писатель создает типический образ своего героя, собирая его из разных черт, которые принадлежат действительным людям. Эта задача увлекла меня… Ведь ни Онегина, ни Печорина, ни Чичикова не существовало. Пушкин, Лермонтов, Гоголь создали их, собрали из множества людей. Конечно, я не хочу сравнивать себя с гениальными нашими предшественниками, но… – он смеется, – учеба у классиков! Вот я и решил создать собирательный образ северокавказского народа, придать ему черты, свойственные некоторым родственным и соседствующим народам… Вам нравится моя книга? – прерывает он сам себя, обращаясь к своим спутникам. Они единодушно и одобрительно качают головами. – Ну вот и спасибо! Значит, задача, которую я поставил себе, видимо, мне удалась, а что может быть радостнее для писателя?!
Низкое небо опустилось на горы, и нельзя было понять, что это – редкие огоньки взблескивают в ущельях или звезды? И сразу острее стали запахи и ароматы, и громче людской говор. Надо было возвращаться домой.
4
И еще один вечер запомнился мне. Встреча Юрия Николаевича с читателями в городской Нальчикской библиотеке.
