Лидия Либединская - Зеленая лампа (сборник)
А через час мы уже ехали дальше. Впереди были Гурзуф, Ялта…
– Ты напишешь то, что рассказал мне ночью?
– Не знаю… Если руки дойдут. Впереди третья книга трилогии, работа в архивах, поездки.
– Нет, ты обязательно это напишешь!
– Ну если ты так уверена, значит, напишу. И он написал. Написал повесть «Поездка в Крым», последнее произведение, увидевшее свет при его жизни.
* * *Из дневника. 17 октября 1958 года:
«Пишу всё в той же комнате, в Доме творчества. Вещи уложены, сегодня в 2 часа отбываем в Москву…
…Сегодня утром видел сон, будто я рассматриваю карточку Саши Ф., на которой он снят в кепке с большим козырьком, в профиль и весь обращен к кому-то, кого я на карточке не вижу. К кому же? И вдруг на карточке я внизу заметил край платья и почему-то думаю, что это Мурашино платье… Тогда я ставлю карточку наискосок и постепенно, как если бы она была за рамкой, что возможно только во сне, вижу ее в черном бархатном платье, худощавенькую, как в ранней молодости, и она с милой усмешкой смотрит на Сашу, который ей что-то рассказывает. Тогда я начинаю ей делать знаки, как если бы она была за стеклом, и она смотрит на меня – неторопливо поворачивает ко мне глаза и не узнает, не узнает.
“Это я, – говорю я. – Я, старый и беззубый, но это я…” – Тогда она с недоумением обращается к Саше, с недоумением кивая на меня: кто-де такой? Не узнает!
И я начинаю искать в комнате (кажется, на Покровке, 3) свою какую-нибудь фотокарточку, относящуюся к молодости, чтобы им показать ее, что-де это я… Не нахожу, просыпаюсь взволнованный, огорченный и обрадованный, что повидался с ними…»Счастлив тот, кому дано в жизни пережить такие чувства…
Истинные чувства бессмертны. И я горжусь, что мои дети бережно следят, чтобы возле скромной плиты над прахом Марианны летом всегда стояли живые цветы, а зимой – хвойные ветви…
19
В жизни каждого человека бывают мгновенья абсолютного счастья. Память, как фотоаппарат при вспышке магния, навсегда сохраняет все внутренние и внешние обстоятельства, сопровождающие это ощущение.
Обычно такие минуты исторгают из человеческого сердца признания любимого человека, первые шаги ребенка, музыку или стихи. Но, оказывается, будничный голос заместителя председателя Моссовета тоже обладает способностью повергать людей в бездну блаженства. Так случилось с нами 27 июля 1945 года. Заместитель председателя Мосгорисполкома трудящихся товарищ Гранаткин совершенно спокойно, будто ничего не происходит, сказал по телефону Юрию Николаевичу:
– Вам постановили квартиру Можете получить ордер.
Через час ордер был у нас в кармане, и мы, пересаживаясь с автобуса на трамвай, добирались до Хорошевского шоссе. Первая наша квартира! В ней две маленькие, по тринадцать метров, комнаты – розовая и желтая, в квартире нет ванны, газа и центрального отопления, а кухонька всего три метра. Крашеные полы еще пахнут и липнут, стекла забрызганы мелом, ручки на дверях привинчены не в ту сторону, но нам всё это кажется неслыханным великолепием. Мы долго молча стоим на пороге.
– Юрочка, это, конечно, не Ясная Поляна, но уже почти Хамовники…
– Когда будем переезжать?
– Завтра.
– Прекрасно. Завтра двадцать восьмое, а тридцатого – наш денек, устроим новоселье!
Мы торопимся домой укладываться, перебираемся через кучи строительного мусора и щебня, белая пыль летит из-под наших ног, оседает на волосах и одежде. Крикнул паровоз на окружной железной дороге. Как хорошо! – теперь, просыпаясь по ночам, мы будем слушать токот проходящих поездов и мечтать о путешествиях. Звенит трамвай, и это прекрасно! – напоминает детство. Даже близость Ваганьковского кладбища приводит нас в восторг, здесь сто лет назад юноша Герцен впервые понял, что любит Наташу Захарьину. А бега? Прожив пять лет напротив бегов, мы ни разу там не побывали, но в тот вечер были уверены, что будем посещать их ежедневно.
На другой день в два часа дня мы погрузили на полуторатонку наше имущество – это было несложно, багаж едва занял половину кузова. Юрий Николаевич уселся с шофером, а мы с мамой, детьми и няней прибегли к услугам муниципального транспорта и заполнили собой вагон трамвая номер 31, который доставил нас из Кутузовской слободы на Беговую.
Когда мы подошли к нашему седьмому корпусу, грузовик пыхтел возле крыльца, но вещи почему-то не разгружали. Юрий Николаевич бродил возле дома растерянный и огорченный. У входа в квартиру, подбоченясь, стоял коренастый человек в рабочем комбинезоне и неустрашимо смотрел на нас.
– Понимаешь, чушь какая-то, – виновато сказал Юрий Николаевич. – Он говорит, что дом сдан, но не принят.
– Не принят? – изумилась я. – А кому же он в таком случае сдан?
– Да, гражданочка, комиссии не было, понятно? Если вы въедете и попортите что, его могут вообще не принять. Так что, дочка, денька через три пожалуйте.
– Через три? – меня охватило бешенство. Решительным шагом направилась я к новоявленному Михаилу Архангелу, не желавшему пустить нас в рай, и, схватив его за шиворот, оттолкнула в сторону.
– Немедленно разгружайте вещи! – крикнула я оторопевшему шоферу.
Юрий Николаевич побелел от неожиданности.
– Что ты делаешь, ведь он не виноват!..
– Никто не виноват. Носите вещи в дом! – упрямо повторила я.
– Ну, товарищ майор, и бабу ты себе нашел, – ворчливо, но добродушно и даже с оттенком уважения пробормотал пострадавший. – Даром, что молодая, a здорова́. Теперь за все непорядки пущай она ответственность несет…
Бешенство мое тут же прошло, и я не смогла удержаться от смеха. Глядя на меня, засмеялись все, даже строгий блюститель закона.
– Давай пособлю, бешеная, – грубовато сказал он.
А через два часа приехала комиссия и приняла сданный месяц тому назад дом.
Устроились мы на новом местожительстве быстро – по сути говоря, устраивать-то было нечего. Застелили постели, накрыли рукописи какими-то, как Юрий Николаевич говорил, «тряпочками», книги сложили на пол, полок не было. Маша и Тата гуляли по двору, изучая географию неизведанной местности, маленькая Лола спала под окном в коляске…
Одно беспокоило нас: мы пригласили на новоселье, то есть на послезавтра, человек сорок гостей. А деньги, которые должны были получить в издательстве, не выплатили. «Банк не дает», – неумолимо отвечала бухгалтерия.
– Странно, – меланхолично заметила мама. – Раньше, когда владелец банка понимал, что в банке нет денег, он стрелялся, а теперь спокойно говорят: «Приходите в пятницу».
Что было делать? Новоселье приближалось неумолимо. Единственная ценная вещь в нашем хозяйстве – черное кожаное пальто Юрия Николаевича, купленное еще в начале тридцатых годов. Это пальто всю войну мы носили вдвоем, летом к нему пришивали погоны, и оно служило Юрию Николаевичу вместо плаща. Зимой, когда он переходил на зимнюю форму одежды, то есть надевал шинель, погоны спарывали, я подметывала ватник, и пальто исправно исполняло роль шубы.
– Продадим пальто! – решительно сказала я. – До зимы далеко, не пропадем!
– Теперь-то, когда есть где работать, конечно, не пропадем! – согласился Юрий Николаевич.
На другое утро мама отнесла пальто в скупку и получила за него 1500 рублей.
Мы приволокли из домоуправления длинные столы и скамьи. Сервиз нам одолжила машинистка Анна Соломоновна Брауде. Ножи и вилки – ну разве это обязательно, чтобы у каждого гостя были свой нож и своя вилка?
Народу собралось так много, что некоторым гостям пришлось сидеть на крыльце и получать еду через окно, благо, квартирка наша находилась на первом этаже двухэтажного коттеджа. Нельзя сказать, чтобы столы ломились от яств, а головы кружились от обилия напитков, ведь еще и трех месяцев не прошло, как окончилась война. Но зато от смеха и шуток раздвигались стены, и выше становились потолки.
Друзья радовались за нас и наступившему миру, радовались тому, что собрались на первое после войны новоселье. Мы вспоминали погибших и пили за здоровье живых. Разошлись на рассвете.
Мама и дети спали, утомленные праздничной суетой. Мы с Юрием Николаевичем унесли на кухню грязную посуду, вытащили во двор столы и скамьи, подмели пол.
В комнате чисто и пусто. Мы одни. Наконец-то одни. Мы можем громко разговаривать и не бояться кого-нибудь разбудить…
– Вот мы и дома, – сказал Юрий Николаевич. – Добрались-таки…
– И война кончилась.
– Да, через несколько дней меня демобилизуют, и я получу паспорт, странно…
– И наденешь галстук…
– Вот это меня радует меньше, я даже не помню, как его надо завязывать…
– А пальто-то у нас нет! – весело сказала я.
– Ерунда! «Без необходимого жить можно, без лишнего прожить нельзя», – мудро говорила твоя бабушка. У нас есть всё для счастья. Я часто думаю о том, что Пушкин был не прав, когда писал: «На свете счастья нет, но есть покой и воля»… Счастье есть, есть! А вот насчет покоя и воли… – он с сомнением покачал головой.
