Нескучная классика. Еще не всё - Сати Зарэевна Спивакова
С. С. Период становления?
Х. Г. Скорее, музыкального взросления. “Богема” – это отдельная страница в моей жизни. До сих пор радуюсь, что не стала сразу делать карьеру на Западе, потому что я – как то вино – созрела в театре. Меня сначала побили хорошенечко, научили ходить по сцене, научили дышать – всего не перечислишь. И я подросла, стала таким театральным человеком. Сегодня, приезжая в любой театр мира, я, поверь, с ровной спиной прихожу на любую репетицию. Знаешь, у абхазов говорят: “Что написано на лбу, то и будет”. У меня, видно, так было написано на лбу. Красивый, наверное, лоб.
С. С. В театре Станиславского и Немировича-Данченко ты спела много главных партий: и в “Травиате”, о которой чуть позже поговорим, и в “Лючии ди Ламмермур”, и в “Богеме”, но одна из твоих работ стоит в стороне. Мне кажется, она подходит тебе как перчатка к руке, она поставлена на тебя и для тебя. Речь о “Медее” Керубини, на которую ты решилась и за которую получила национальную премию “Золотая маска”.
Х. Г. Ты права, Сатюша, именно “решилась”, потому что, когда Александр Борисович предложил мне “Медею”, я очень испугалась. Мне казалось, что это настолько сильно, настолько мощно, что я не справлюсь, я еще не выросла для этой роли, прежде нужно еще столько узнать и сделать! У меня, правда, с каждой моей ролью так бывает… Но шеф не позволяет поддаваться панике, перед каждой ролью, перед каждой партией мы с ним всё проговариваем. И он меня убедил, что я смогу воплотить эту колхидскую царевну, рожденную и выросшую на побережье Черного моря, знающую запах моря и сосен. А главное, я поняла, что своим голосом, не форсируя, смогу спеть Медею. Мне стало интересно; пощупав этот материал, я согласилась и, поверь, просто купалась в этой музыке.
С. С. Значит, спев такую роль, новую для тебя по тесситуре[44], ты поняла, что можешь ее петь не форсируя. То есть голос дозрел.
Х. Г. Да.
С. С. Сложно было снова возвращаться к более легкому высокому репертуару, к таким партиям в операх Доницетти, как Адина в “Любовном напитке” и Лючия в “Лючии ди Ламмермур”?
Х. Г. Адину я сейчас уже отложила, помолилась за нее и сказала: “Спасибо тебе большое, моя девочка, я тебя уже больше не пою”. Наверное, с Лючией я когда-то тоже распрощаюсь, потому что перехожу понемногу на вердиевский репертуар. Виолетту в “Травиате” я пою своим звуком, не форсирую.
С. С. Но как голос себя вел после Медеи? Он как-то изменился?
Х. Г. Я стараюсь держать голос в тонусе и слушать его, ни в коем случае не форсировать. И никогда не замахиваться на не свой репертуар.
С. С. А что ты сегодня называешь “не своим” репертуаром?
Х. Г. Более крепкий репертуар, для драматического сопрано.
С. С. Возможно, с годами голос потребует именно такого репертуара.
Х. Г. Конечно! Может, после пятидесяти, пятидесяти пяти голос и станет более крупным.
С. С. То есть, допустим, “Турандот” – это не твой репертуар?
Х. Г. Сегодня – нет. Хотя я Турандот в любом случае не буду петь.
С. С. А почему, кстати, к этой партии у всех такое отношение: не буду петь ни в коем случае. После нее сложно переходить на что-то другое?
Х. Г. Для меня партия Турандот – это все-таки форсаж. Петь ее должен более крупный голос. Я так слышу. Но это только мое мнение, мой вкус.
С. С. Давай теперь поговорим о Метрополитен-опера, откуда ты совсем недавно вернулась. В последние годы так, к счастью, сложилось, что ты там поешь буквально каждый год. Сколько уже сезонов?
Х. Г. С 2010 года, кажется. Всё началось со “Сказок Гофмана”.
С. С. А сколько ты спела спектаклей? Назови их, пожалуйста.
Х. Г. Пела Антонию в “Сказках Гофмана” Оффенбаха, в дзеффиреллиевских “Богеме” и “Турандот”, Донну Анну в “Дон Жуане”, Дездемону в “Отелло”.
С. С. Знаменитый театр со сложившимися традициями. Какая в нем царит атмосфера?
Х. Г. Атмосфера тепла. В этом театре знаешь каждый класс, знаешь буквально каждого человека, всё режиссерское управление, всех режиссеров, которые тебя вводят в спектакль. Спускаешься по лестнице, там огромная стена с фотографиями – история Метрополитен. И среди них – моя. Когда я впервые это увидела, то просто расплакалась. История Мет – и твоя фотография! Рядом Валерий Абисалович Гергиев, Мария Гулегина, Дима Хворостовский и многие-многие наши. Это приятно. Это и моя история. Есть что вспомнить.
С. С. А сцена? Ты к ней сразу привыкла? Она удобная?
Х. Г. Ты не представляешь, какая там акустика.
С. С. Я бывала только в зрительном зале, но могу представить.
Х. Г. Невероятная акустика! Получаешь колоссальное удовольствие: никогда не жмешь голосом, абсолютно спокойно работаешь. Очень важно, когда не форсируешь, когда акустика помогает и твой звук возвращается к тебе бумерангом. И во всех спектаклях я всегда чувствовала себя и красивой женщиной, и красивой певицей, потому что там великолепные костюмы.
А какая там теплая публика! Они визжат, топают ногами – потрясающе принимают, если ты им нравишься. Это дорогого стоит.
С. С. В этом году ты пошла на интересный эксперимент. Появился мини-фильм “Сероглазый король”. Это новая ты, хотя и совершенно узнаваемая. Очень глубокий образ. Как возникла эта идея?
Х. Г. Мы с моим аккомпаниатором Катюшей Ганелиной уже много лет исполняем в нашей камерной программе вокальный цикл “Пять стихотворений Анны Ахматовой” Сергея Прокофьева.
С. С. Я слышала его много раз.
Х. Г. Сильная музыка, изысканная поэзия. Нам с моим другом режиссером и фотографом Асланом Ахмадовым пришла в голову мысль – сделать фильм на основе заключительного романса этого цикла. И снять его на главной сцене нашего театра. Ничего подобного никто раньше не делал, да и для меня это был новый опыт. Я никогда не думала, что меня любит камера, мне и в голову не приходило в фильме сниматься.
С. С. Режиссеры, услышьте!! Но как же ты не знала, что тебя любит камера! Все твои фотопортреты безумно выразительные и интересные.
Х. Г. Фотография – это совсем другое. Я и не подозревала, что в кадре могу петь, могу так двигаться – это всё было для меня впервые. И мне понравилось, хотя
