Нескучная классика. Еще не всё - Сати Зарэевна Спивакова
Встречая по-настоящему творческого человека, довольно быстро начинаешь понимать, каковы истоки его творчества: математические, эмоциональные, фольклорные; принадлежит ли он к какой-то школе. Когда я имею дело с живым автором, в первую очередь спрашиваю его, как следует играть его музыку. Один автор точно слышит каждую ноту и говорит, что́ не так исполнено. Другому сыграешь десять фальшивых нот – и ничего, и ты понимаешь, что можно играть его музыку не совсем точно, создавая свою интерпретацию. Импульс может быть важнее, чем точность в нотах, если уловишь, почему эта музыка написана.
С. С. И можешь взять не пять нот, а только четыре.
Г. К. Безусловно. Я очень люблю авторов, которые не пишут лишних нот. Как не писал их Шуберт, к примеру. У одних, еще здравствующих авторов, есть только те ноты, которые нужны, и их хочется играть. А у других – нагромождения в духе так называемых школ новой сложности, вроде Новой венской школы. Боюсь я этих всех школ. Кажется, это Эйнштейн говорил, что всего, чего он добился, он добился не благодаря школе, а вопреки. Сам я тоже состоялся и благодаря, и вопреки школе. Было желание стать пионером, но желание быть школьником длилось до первой двойки, а потом быстро прошло. Однако я не преуспел бы в поисках своего пути, если б не класс Давида Федоровича, не Московская консерватория и даже та школа, которую мне дал папа, та школа, которую дал мой первый учитель. Без них я бы растерялся в хаосе жизни. Анархия не идет на пользу при поиске своего индивидуального пути. Этот поиск продолжается и сейчас, я все еще учусь.
С. С. Возможно, я утрирую, а может быть, нахожусь под впечатлением вашей книги или погоды сегодняшней, но меня не покидает ощущение, что любой концерт, который вы часто называете творческим актом, любое отыгранное произведение дается вам с болью, как рождение ребенка. Словно внутри, на душе у вас натерта такая трудовая мозоль. Вы не из тех исполнителей, что искрятся, как шампанское, а скорее, миссионер, служитель искусства. Это я вот к какому вопросу подвожу. Вы с необычайной страстью играете произведения Астора Пьяццоллы. Откуда берется эта ни с чем не сравнимая страстность, этот полный разгул эмоций, вроде не свойственные “горячим” балтийским парням? Тем более человеку, которому хорошо известен немецкий “орднунг”, который считает своей родиной прохладную Прибалтику. Как родилась интерпретация Пьяццоллы, которая сейчас считается эталоном?
Г. К. Пьяццолла – это целая глава из моей жизни, спасибо, что вы его упоминаете. Но я не считаю себя в корне только “пьяццольщиком”. Да, я отдаюсь Пьяццолле с полной страстью, а все остальное играю “интеллектуально” – существует такое клише. Музыка Пьяццоллы трагичная, не менее трагичная, чем музыка Шуберта, простите мне такое сравнение. Пьяццолла говорил, что не сочиняет радостной музыки, и Шуберт писал в письме, кажется, отцу, что не знает, что такое веселая музыка. Я отдаюсь Пьяццолле так, как ему надо отдаваться, потому что я настраиваюсь на его тон так, как настраиваюсь на тон Гии Канчели или Шостаковича, на тон Баха или Моцарта. И даже Моцарту, в котором есть легкость, в котором есть шампанское, необходима точность артикуляции, к нему нельзя подходить легкомысленно. Я каждому стараюсь быть полезным на свой лад. То есть я пытаюсь читать автора на его языке, а не переносить свой – латышский, немецкий, английский, русский язык – на авторов. Я не знаю испанского и, возможно, не способен понять Пьяццоллу в словах, хотя мы объездили весь мир с его оперой “Мария де Буэнос-Айрес”, шедевром своего рода, которую заново инструментовал мой близкий друг Леонид Десятников. Но музыка Пьяццоллы читается, по-моему, и на других языках, по эмоциональному настрою она часто щемящая, азартная, она отдает той кровью живой, которая у многих интеллектуальных авторов просто отсутствует. Неслучайно Гия Канчели еще в первые годы, когда я начал заниматься Пьяццоллой, сказал, имея в виду композиторов: “Пьяццолла ушел далеко вперед от многих из нас”. Музыку Пьяццоллы, танго, порой классифицируют как второсортный жанр, иные мои коллеги не разделят моего мнения, считая его несерьезным автором. А я считаю, что он личность. Да, он не писал симфонии, не писал оперы. Кроме вот этой “Марии из Буэнос-Айреса”, названой оперой скорее в шутку. Не оперетка, а уменьшительное от оперы. Не знаю, как сказать.
С. С. Оперка.
Г. К. Пусть оперка[41], хорошо. Но Пьяццолла узнаваем. Двадцать – тридцать секунд послушав его гармонию, вы почувствуете этот импульс и узнаете композитора. Эта узнаваемость для меня важна и в авторе – любом, и в исполнителе – любом. Американский скрипач Исаак Стерн незадолго до смерти говорил в интервью, что ему интересны не те артисты, которые в совершенстве владеют инструментом, а те, чье исполнение рождает ощущение, что им необходимо высказаться. Я полностью с ним согласен. Композиторы и исполнители, которым есть что сказать от души, – это гильдия не то чтобы избранных, но все-таки интересных людей в искусстве, к которым надо прислушиваться. Потому что все гладкое и совершенное, перфектное и блестящее, – уйдет, уйдет совсем. А жить нужно рядом с интересными людьми, интересной музыкой, интересными событиями. Это внутреннее любопытство и толкало меня к разным направлениям, к разным авторам, к разным стилям, поэтому я, наверное, так всеяден и нашел возможность для себя играть Пьяццоллу, хотя прежде, восхищаясь его видеозаписями – живьем я его никогда не слышал, – даже не думал, что смогу это делать.
Ну а что касается концертов, которые даются болью… Пребывание на сцене – это же всегда напряженка, не могу сказать, что мне там уютно, а уюта мне, как любому человеку, тоже хочется. Но большую часть сознательной жизни у меня отсутствует причал, к которому можно возвращаться. Уехав из Москвы, расставшись с той жизнью, которую я описываю в новой книге, я, наверное, потерял это драгоценное ощущение, что где-то есть дом. Хотя все люди, с которыми я был близок тогда, они близки и дороги мне и сегодня. Но живу я между мирами (так, кстати, называлось немецкое издание третьей книги) и, признаться, чувствую себя потерянным. Потерянным, потому что не нашел той истины, которая позволила бы успокоиться, расслабиться, задуматься. Я ее всегда искал в музыке, и, как бы банально это ни звучало, музыка и сцена – это,
