Пространственное воплощение культуры. Этнография пространства и места - Сета Лоу
Еще один сенсорный подход к воплощенному пространству представлен в исследовании Стефана Хелмрайха, где рассматриваются иммерсивные звуковые ландшафты67 при работе антрополога под водой (Helmreich 2007). Хелмрайх утверждает, что при рассмотрении «воплощенных возможностей этнографа» в данных полевых условиях более уместно использовать понятие «преобразования» («трансдуктивности»). Эти различные сенсорные подходы к воплощенному пространству дают этнографу новые методологии и техники для понимания пространств и мест. Они расширяют прежние феноменологические подходы, интегрируя политико-экономическую макропроблематику в интимную, интенсивную и чувственно богатую форму автоэтнографии пространства и места.
Мобильные пространственные поля
В работах Нэнси Манн отдельные аспекты этой феноменологической работы совмещаются с панорамой социальной практики: Манн рассматривает пространство-время «как символический узел отношений, порождаемых взаимодействиями между обладающими телом акторами и земными пространствами» (terrestrial spaces) (Munn 1996: 449). Опираясь на понятия Лефевра «поле действия» и «базис действия», а также на его убежденность в том, что воплощенные практики и разновидности опыта активно производят и потребляют пространство, Манн выстраивает концепцию «мобильного пространственного поля». Разработанную в ее исследовании (Munn 1996) пространственно-временную конструкцию можно понимать как определяемое культурой телесно-чувственное поле, распространяющееся по направлению от тела в той или иной местности или перемещающееся через разные локации.
В качестве этнографической иллюстрации Манн приводит запреты пространственного характера, возникающие в тот момент, когда австралийские аборигены вступают в отношения с территорией в соответствии со своим исконным правом. Предметом интереса Манн выступает особая разновидность создаваемой при этом пространственной формы – «пространство удалений или разграничений, ограничивающих присутствие в определенных местах» (Munn 1996: 448), которое формирует диапазон запретных или ограниченных к посещению территорий для каждого человека на протяжении всей его жизни. Например, в соответствии со своим морально-религиозным законом аборигены передвигаются окольными путями, которые должны пролегать на достаточном удалении от мест предков, чтобы их нельзя было увидеть или услышать совершаемое там ритуальное пение. Выбирая окольный путь, акторы создают «негативное пространство», выходящее за пределы их пространственного поля зрения:
Это действие проецирует означающее (signifier) ограничения на землю или место, формируя посредством движущегося тела меняющиеся, но повторяющиеся границы (Munn 1996: 452).
Эту идею Манн применяет к встречам сегодняшних аборигенов с мощными топографическими центрами и «опасными» местами предков.
Важность этого исследования для этнографии пространства и места заключается в том, что Манн демонстрирует, каким образом сила пространственного ограничения, содержащаяся в законе предков, становится «воплощенной» в мобильном, сконцентрированном на самом акторе теле, отдельном от любого фиксированного центра или места. «Исключенные пространства» оказываются пространственно-временными образованиями, которые порождаются взаимодействием движущихся пространственных полей акторов и наземных пространств действия тела. Кроме того, обходные пути, которые Манн называет инструментом производства «негативного пространства», выступают новым видом пространственного выражения уважения и моделью для понимания отношений дистанции, обходного маршрута, социального уважения и статуса в других культурных группах, включая собственную. Теория Манн выходит далеко за рамки концепции проксемики Холла с ее конституированными культурой пространственными ориентациями, межличностными дистанциями и феноменологическими интерпретациями бытия-в-мире. Вместо этого предлагается конструировать актора в качестве воплощенного пространства, в котором тело, воспринимаемое как движущееся пространственное поле, создает собственное место в мире.
У Стюарта Рокфеллера (Rockefeller 2009) эта концепция мобильных пространственных полей превращается в теорию публичных мест, формируемых индивидуальными перемещениями, путешествиями и отклонениями траекторий мигрантов, пересекающих государственные границы. Отталкиваясь от идеи Манн, что человек создает пространство, перемещаясь через него, Рокфеллер прослеживает, как модели движения осуществляют коллективное создание и воспроизводство локальности. Места, утверждает он, находятся не в ландшафте – они одновременно пребывают на земле, в сознании, в обычаях и телесных практиках людей. Прослеживая перемещения трудовых мигрантов между Боливией и Аргентиной, Рокфеллер использует эту формулировку для осмысления того, как воплощенные пространства акторов занимают и создают транснациональные пространства. Точно так же продавцы и покупатели рынка на нью-йоркской Мур-стрит создают транслокальное пространство при помощи торговли едой и товарами из Латинской Америки (этот пример будет рассмотрен в главе 8).
Пешие прогулки, движение и ритм
Важность ходьбы и мобильности в создании пространства задает новое определение места как движения и пересекающихся путей, а не вместилища для чего-либо (Pandya 1990). Например, географ Аллан Пред (Pred 1984) прослеживает историю микрогеографий повседневной жизни на юге Швеции, выясняя, каким образом рутинное перемещение и поведение порождают пространственные преобразования в сфере землепользования и в местной социальной структуре. Рассмотренный в главе 2 анализ пространственных тактик ориентации и передвижения у Мишеля де Серто (de Certeau 1984 / де Серто 2013) также сосредоточен на том, как обыденные действия ходьбы и передвижения противостоят государственному порядку и режимам городского планирования. Том Холл и Роб Смит для лучшего понимания действий социальных работников во время пеших обходов (Hall and Smith 2013) добавляют к этому «ритманализ» – методику Лефевра (Lefebvre 1996, 2005) для исследования ритмов городских пространств и влияния этих ритмов на жителей. Холл и Смит выявили, что обходы и пространственная ориентация социальных работников на улицах британского Кардиффа должны соответствовать перемещениям их бездомных подопечных, чьи городские ритмы «(порой) совершенно бессистемны» (Hall 2010: 59).
Лефевр исходит из того, что везде, где присутствует взаимодействие между местом, временем и затратами энергии, возникает ритм (Lefebvre 2005). Концептуально в ритманализе переплетаются как циклические аспекты повседневной жизни (заново возникающие с повторными интервалами, включая биологические или природные ритмы, такие как восход и заход солнца) (Kofman and Lebas 2005), так и линейные (однонаправленные, движущиеся от точки к точке). Эта динамика характеризует человеческое тело, интегрируя его в пространственно-временные ритмы пространства. Посредством ритманализа можно идентифицировать различные места по их отличительным ритмическим характеристикам или набору ритмов, которые составляют в конкретной локации «полиритмический ансамбль» (Crang and Thrift 2000).
Ходьба как методология для понимания того, каким образом ритмы формируют пространство, наиболее ясно отражена в этнографическом исследовании Джона Грея (Gray 1999), посвященном овцеводству в приграничных районах Шотландии. Грей утверждает, что так называемый хирсель – единый пространственный комплекс, включающий как овец того или иного пастуха, так и их пастбище, – формируется пастухами, которые ходят пешком или ездят на велосипеде по холмам, присматривая за своими животными (Gray 1999). Акт пастушества, или «обход холма», представляет собой разновидность
