Сага об Ингваре Путешественнике. Текст, перевод, комментарий - Галина Васильевна Глазырина
О том, что на первом этапе развития сюжета сказание формировалось именно вокруг имени Игоря, указывает соединение его впоследствии с другим циклом рассказов, возникших в Скандинавии и связанных с представителем местной знати Средней Швеции хёвдингом Ингваром Эймундарсоном, возглавившим поход в Восточную Европу в конце 30-х гг. XI в. В «Саге об Ингваре» приводится точная дата – 1041 г., когда скончался Ингвар Эймундарсон и закончился поход скандинавов[286]. Эту дату (или близкую к ней) трудно поставить под сомнение, поскольку прямым подтверждением ей служит воздвижение в Швеции на ограниченной территории вблизи озера Меларен (где формировался отряд Ингвара) более двадцати рунических камней в память о людях, погибших вместе с ним, именно в середине XI в.; только с этого времени в Швеции и далее на севере могли распространяться устные рассказы о предводителе этой экспедиции. Это начальный момент возникновения в Скандинавии устной традиции об Ингваре, которая развивалась в течение приблизительно полутора веков до момента ее фиксации в *vitayngvari, и второй этап в истории сюжета о гибели русов в Берда’а. Одноименность героев – русского «Игорь» (< др. – исл. Yngvarr) и скандинавского «Ингвар» – должна была стать основой для соединения двух различных устных традиций воедино на скандинавской почве.
Из сказанного ранее следует, что на первом этапе развития сюжета сказания об Игоре бытовали среди наемных норманнов русского князя, которые и донесли рассказ о гибели своих соотечественников, входивших в состав русской дружины, до североевропейского региона. Историческая память о событиях в Берда’а в 944/45 г. сохранила это сказание. Со временем актуальность исторической основы преданий сгладилась, а возникновение в Швеции другой серии повествований о новом герое, но носящем то же имя, создало возможность для их объединения.
И все же остается открытым вопрос о том, когда произошла трансформация сказания от повествования, близкого к рассказу, который сохранился в группе рассмотренных ранее восточных источников, к тому варианту, который зафиксирован в саге, – в период его бытования в дружинной среде либо существенно позже, на стадии создания «Саги об Ингваре». Доминирование в сюжете произведения дихотомии «свой – чужой», осмысленной в конфессиональном плане, позволяет считать, что свою окончательную форму сюжет получил именно в период оформления письменного текста. На это, в частности, указывает существенная роль, которая в сюжете отводится женщинам-язычницам, ставшим, согласно саге, причиной гибели отряда и самого Ингвара.
Тема соблазнения героя женщиной присутствует в целом ряде произведений древнеисландской литературы, в частности в житиях святых, проповедях, а также сагах. М. Кормак, которая проанализировала эти сочинения, высказала убежденность, что подобные пассажи могли возникнуть исключительно в клерикальной среде, подобной той, которая существовала в монастыре Тингэйрар в конце XII – начале XIII в.[287] М. Кормак показывает, что эпизоды соблазнения героя женщиной и смущения дьяволом, различные по своей форме, одинаковы с точки зрения их функции в произведениях. Сексуальные отношения и женщина воплощают грех, в который дьявол пытается ввести героя произведения[288].
В «Речах Высокого», одной из песней «Старшей Эдды», сохранившейся в «Королевском кодексе» («Codex Regius» 2365) второй половины XIII в., но восходящей к более раннему тексту, ясно выражен взгляд на женщину как на источник зла:
(84) Не доверяйНи девы речам,Ни жены разговорам —На колесеИх слеплено сердце,Коварство в груди их.(113) Советы мои,Лоддфафнир, слушай,На пользу их примешь,Коль ты их поймешь:С чародейкой не спи,Пусть она не сжимаетВ объятьях тебя.(114) Заставит онаТебя позабытьО тинге и сходках;Есть не захочешь,Забудешь друзей,Сон горестным станет.(115) Советы мои,Лоддфафнир, слушай,На пользу их примешь,Коль ты их поймешь:Чужую женуНе должен ты братьВ подруги себе[289].Образ «чародейки» (или колдуньи), упомянутой в «Старшей Эдде» в строфах 113–114, соответствует тому, как обрисованы «недобрые» женщины в «Саге об Ингваре»: пришедшие к воинам, они заставили их забыть многократные увещевания Ингвара о недопустимости общения с ними («Заставит она тебя позабыть о тинге и сходках», – сказано в «Старшей Эдде»); многие воины «легли с ними» (устами Одина – Высокого – автор «Старшей Эдды» предупреждал своего героя: «С чародейкой не спи, пусть она не сжимает в объятьях тебя»), и результатом этой ночи была гибель значительной части отряда: осуществилось то, что предсказывал Высокий, – «сон горестным станет». Можно полагать, что текст «Старшей Эдды» послужил своего рода образцом для разработки сюжета «Саги об Ингваре». Однако существенным различием этих двух произведений является отсутствие следов христианского влияния в приведенных строфах «Старшей Эдды» при явной доминирующей роли христианского мировоззрения в «Саге об Ингваре».
Один из выводов, к которому, проанализировав источники, приходит М. Кормак, заключается в том, что они являются «осознанной попыткой… исландских авторов XIII в. отождествить неподобающие сексуальные отношения с языческим прошлым»[290]. «Сага об Ингваре» позволяет уточнить, что речь должна идти не только о «языческом прошлом», противопоставленном христианскому настоящему того времени, о котором рассказывается в произведении, но и о язычестве, сосуществовавшем с христианством на ранних этапах его упрочения.
Произведения такого рода, считает М. Кормак вслед за Дж. Джохенс[291], выполняли в древнеисландском обществе дидактическую функцию, в частности пропагандировали моногамный брак[292]. Не отрицая подобного влияния, которое могли оказывать на слушателей или читателей средневековья рассказы о недопустимости «неподобающих сексуальных отношений» (смотри, например, строфу 115 «Речей Высокого»), я не вижу возможности ограничиться, как предлагает М. Кормак, такой интерпретацией этого материала. Мне представляется, что задача, которую ставил перед собой автор «Саги об Ингваре», вводя в свой сюжет этот материал, была более широкой.
Языческие женщины (при том, что они, бесспорно, играют в сюжете важную роль) выступают в саге не столько в своей женской сути, но более всего являют собой инструмент козней дьявола, который при помощи «сосуда греха» пытается поколебать твердость веры и устойчивость в послушании скандинавов-христиан и, сбив их с истинного пути, забрать к себе души некоторых из них. В кратком рассказе об их появлении в лагере сразу после боя автор дает понять, что это не обычные женщины. Описание их поведения, «завлекающего» воинов, эпитет, которым наделяет их автор устами Ингвара, говоря, что их следует остерегаться, «как самых ядовитых змей», указание на то, что «из-за их дьявольского колдовства» люди не смогли устоять перед ними, – это комплекс знаков, которые читатель получает от автора, свидетельствующих о том, что наряду с основным содержанием здесь наличествует еще и подтекст.
«Коварство» женщин (если использовать термин из приведенной ранее 84-й строфы «Речей Высокого»), ставшее испытанием для людей Ингвара, является главным испытанием и для него самого. Удержавшийся от соблазна и прогнавший от себя «самую знатную женщину», Ингвар не смог оградить от искуса своих людей, и поэтому часть вины лежит и на нем. «Мы поражены этой смертельной болезнью по справедливому Божьему суду», –
