Сага об Ингваре Путешественнике. Текст, перевод, комментарий - Галина Васильевна Глазырина
В саге, как кажется, поставлен более широкий круг проблем, чем отмечает М. Кормак: искушение и стойкость, грех и добродетель, вина и искупление, безверие и вера и, наконец, язычество и христианство. Этот комплекс понятий, неразрывно связанных между собой и находившихся в фокусе интересов раннехристианских исландских авторов, находит отражение в «Саге об Ингваре», подчиняя себе составляющие ее сюжет композиционные элементы.
Вернемся к сформулированному ранее вопросу о том, на каком этапе своего развития относительно устойчивое в восточных источниках сказание о женщинах, погубивших отряд скандинавских воинов, трансформировалось в рассказ, который, как мне представляется, мы имеем достаточно оснований назвать рассказом о язычницах, вводящих воинов-скандинавов в грех по наущению дьявола. Едва ли подобные изменения (включающие оппозицию по конфессиональному признаку «христианство – язычество»; выделение одного мотива – запрет на контакт с языческими женщинами – и его множественный повтор в тексте; замену обыденных причин эпидемии – фруктов или даже яда, отмеченных в восточных источниках, на колдовские чары; введение мотива гибели главного героя как испытания твердости его веры) могли быть последовательно реализованы и зафиксированы в период бытования рассказа в устной дружинной традиции, поскольку после официального введения христианства значительная часть скандинавов продолжала придерживаться в основном языческих верований. Однако можно, как представляется, достаточно обоснованно утверждать, что систематическая переработка устного рассказа о гибели отряда норманнов на востоке от эпидемической болезни происходит в период создания письменного текста «Саги об Ингваре» в клерикальной или монастырской среде.
Дидактическая легенда, рассказанная дьяволом
Рассказ о коварстве женщин и их роли в погибели отряда скандинавских воинов представляет собой один из сюжетов Похода Ингвара, дидактический смысл которого ясно проявляется лишь при суммарном рассмотрении всех эпизодов, рассредоточенных по тексту и проанализированных в совокупности с замечаниями автора. Однако в этой части саги есть и цельное сказание – притча, которую рассказывает дьявол[293].
Согласно сюжету, еще находясь на зимовке у конунга Юльва, Ингвар наконец получает ответ на волновавший его вопрос о том, «откуда течет река», по которой проходит его маршрут. Оказалось, что она вытекает из источника, носящего название «Линдибеллти»[294], который примечателен тем, что он также дает начало другой реке, впадающей в Раудахав (Красное море)[295]. Признаками, указывающими на приближение к Раудахав, являются большой водоворот и мыс Сиггеум; от этого места, сообщил Юльв, «река течет еще недалеко, прежде чем спадет она со скал в Раудахав, и мы называем это концом света»[296]. Выйдя из Гелиополя и пройдя недолгое время, отряд подошел к большому водовороту, мощь которого заставила их сойти на землю, а после благополучно завершившейся встречи с драконом (И‑9) люди наконец обследовали мыс, к которому они пришли (И‑10). Они увидели на берегу замок с большим, хорошо декорированным залом, в котором находилось много денег и драгоценностей. Из контекста явствует, что в замке они никого не встретили, и тогда Ингвар предложил, чтобы кто-либо из его людей остался там на ночь и разузнал «все, что только можно». Вызвался один из героев, по имени Соти, который вечером, как только войско ушло назад к своим кораблям, спрятался где-то в замке. Когда наступил вечер, Соти привиделся дьявол в человеческом облике, который без всякого предисловия начал рассказывать ему историю названия мыса, где стоял замок, а фактически – трагическую историю семьи, некогда там проживавшей.
«Сильного и могущественного человека звали Сиггеусом. У него было три дочери. Им дал он золота. А когда он умер, был он похоронен там, где вы теперь видели дракона. После его смерти старшая [из дочерей] стала сожалеть, что разделила золото и драгоценности со своими сестрами. Она сама погубила себя. Ее примеру последовала вторая сестра. Третья жила дольше других, и получила наследство своего отца, и правила этим местом, но не только пока она была жива. Она дала название мысу и назвала [его] Сиггеум. Она наведывается в этот зал каждую ночь со множеством дьяволов, и я – один из них, посланный, чтобы передать тебе вести. Драконы съели мертвое тело конунга и его дочерей, но некоторые люди думают, что они сделались драконами».
Дидактизм истории о Сиггеусе и его дочерях очевиден. Сам по себе, вне контекста произведения, этот рассказ можно рассматривать как аналог средневековых коротких повествований – exempla, которые имели «морализаторскую направленность, должны были учить, назидать, внушать отвращение к греху и приверженность к благочестию»[297]. Из всех людских пороков, порицаемых в подобных повествованиях (рис. 9), автор «Саги об Ингваре» концентрирует внимание своего читателя на одном – сребролюбии. Жажда золота, преступная страсть, порицаемая в Библии, в особенности недопустима в отношениях членов одной семьи или рода. По-видимому, автор придавал особую важность притче о гибели семьи Сиггеуса. Это следует, в частности, из того, что она не была пересказана самим автором или вложена в уста обычного для саг персонажа, как, например, простой воин, предводитель войска или правитель; она отдана для рассказа самому нечистому. Образы, используемые в легенде автором, – золото, люди, драконы, дьявол – составляют своего рода семантическую цепь, назначение которой в сюжете – показать и осудить греховность сребролюбия. Триада «золото – люди – дьявол» обычна для средневековой европейской дидактической литературы (рис. 10), но на четвертом элементе, входящем в образный ряд «Саги об Ингваре», – драконах стоит остановиться особо.
Рис. 9. Семь смертных грехов. Фреска XVI в. Церковь Бюнесет, Норвегия
Образ огнедышащего дракона развивается из вошедшего в мифологию многих народов мира змея как хтонического чудовища, связанного с огненной стихией. Он олицетворяет враждебные человеку силы[298]. В письменные исландские саги этот персонаж перешел вместе с устной народной традицией. Для обозначения дракона в древнеисландском языке используется слово dreki. Другое слово – ormar (гады), обозначающее змей и червей, также могло относиться и к драконам. В саге употреблены оба термина, дифференцированные лишь тем, что первый из них распространяется на взрослых особей этих чудовищ, с которыми люди вступают в контакт, а
