Страдание и его роль в культуре - Юрий Миранович Антонян
На вопрос относительно субъекта этих состояний существует самый простой ответ: формула нидан распространяется на три рождения. Первое рождение состоит из санкар и происходит из незнания; второе — из восьми последующих членов ряда до рождения и страдания; последним обозначается третье рождение[70].
Состояние, в котором прекращается страдание, есть нирвана (пали — ниббана). Нирвану, которая в брахманизме является лишь гипнотическим состоянием покоя, в джайнизме — бессознательным продолжением жизни, в буддизме следует понимать как «угасание» танхи — страстей. Так описывается уничтожение страдания в третьей истине. Но прекращение «жажды» достигается только с погашением винньяны — сознания, и нирвана становится, следовательно, после этого прекращением сознательного состояния духа. Но вопрос в том, есть ли она в то же время и прекращение жизни. Против положительного ответа на данный вопрос говорит то, что нирвана может быть достигнута уже при жизни, а также то, что сам Будда, находящийся в нирване, представляется живущим и теперь. Между тем естественная последовательность буддизма требовала бы представления о нирване как об окончательном уничтожении существования, поскольку уже даже в самом факте существования заключается зло, от которого нужно освободиться, — страдание. Но Будда не сделал такого последовательного вывода. Он избегал всякого решительного ответа на вопрос о том, есть нирвана бытие или небытие, и теология заклеймила именем ереси как то учение, что нирвана есть уничтожение, так и то учение, что она не есть уничтожение. Нирвану можно определить лишь отрицательно: это не-желание и не-сознание, не-жизнь, а также не-смерть; положительного о ней можно сказать лишь то, что это есть такое состояние, в котором освобождаются от переселения душ; и лишь с точки зрения бесконечных возрождений с их последовательным рядом смертей и жизней является возможно связать какое-нибудь понятие со словом «нирвана»[71].
Нетрудно заметить, что буддийское учение уделяет страданию особое внимание, однако это учение, по моему мнению, противоречиво, многое в нем недосказано. Буддизм признает неизбежность страдания, однако не создает из него культа, т. е. в целом относится к нему отрицательно, тем самым существенно отличаясь от христианства. Последнее в этом вопросе тоже весьма противоречиво: то возвышает его, то отрицает его посредством этики.
Идея необходимости и важности страдания получила поддержку многих русских философов-богословов. Так, Е. Н. Трубецкой считал, что страдание может быть оправдано лишь постольку, поскольку между ним и благим смыслом жизни есть не только внешняя, но и внутренняя связь, т. е. поскольку величайшее страдание жизни просветляется и озаряется до дна всею полнотою мирового смысла. Страдание есть ощущение задержки жизненного стремления, неполноты жизни и, наконец, ее уничтожения — смерти. Это показывает непосредственную связь между страданием и смыслом, страданием и блаженством. Мировой смысл есть именно полнота жизни, наполняющей собой все. Блаженство заключается в обладании этой полнотой, а страдание обусловливается ее отсутствием. Духовный смысл страданий — в том, чтобы подняться духом над житейской суетой к полноте вечного смысла и вечной жизни. Нужно ощутить всем существом весь этот ужас мира, покинутого Богом, всю глубину скорби распятия. Поворот человеческой воли от мира к Богу, без которого не может совершиться всеобщий, космический переворот преображения твари, не может быть безболезненным.
Одно из величайших препятствий, задерживающих духовный подъем, заключается, по мнению Трубецкого, в том призрачном наполнении жизни, которое дает житейское благополучие. Комфорт, удобство, сытость и весь обман исчезающей, смертной красоты — вот те элементы, из которых слагается пленительный мираж, усыпляющий и парализующий духовные силы. Чем больше человек удовлетворен здешним, тем меньше он ощущает влечение к запредельному. Вот почему для пробуждения бывают нужны те страдания и бедствия, которые разрушают иллюзию достигнутого смысла. Глубочайшие откровения мирового смысла связываются с теми величайшими страданиями, которыми пробуждается и закрепляется сила духа[72].
Итак, только страдания открывают смысл жизни и доступ к настоящим нетленным ценностям, дают возможность подняться над житейской суетой к вечному блаженству. Повседневные блага и удобства оказываются в числе главных врагов просветления, и в этих словах слышится прямой отголосок страданий десятков миллионов российских людей, закабаленных, задавленных, бесправных, лишенных элементарных жизненных удобств и земных радостей, а потому ищущих их в посмертном существовании, многопоколенных рабов, не знающих надежды. Но если следовать логике Трубецкого, они и должны быть очищены страданием, обретя таким путем всю полноту духовного света. Между тем именно лишения и нищета широких народных масс привели к катаклизмам начала XX в., которые преградили путь цивилизации. Здесь особенно следует упомянуть, что в то время начался разгром религии.
Е. Н. Трубецкой ссылается на Ф. М. Достоевского, который указывал, что самым сильным возражением против всякой веры в смысл жизни являются страдания невинных младенцев. По этому поводу Трубецкой кощунственно спрашивает: «Но что значит отрицательная сила этого довода по сравнению со страданиями Богочеловека?»[73]. Получается, что страдания ребенка ничто в сравнении со страданиями Спасителя. Думаю, что Сам Христос с таким утверждением Трубецкого решительно бы не согласился.
Разумеемся, пресыщенность, мещанское довольство, превалирование материальных интересов над духовными и интеллектуальными, игнорирование духовных проблем обедняют личность, снижают уровень ее развития и эффективность творческой деятельности, затрудняют социальный прогресс в целом. Речь не может идти только об обеспечении жизненного достатка или богатства, но они являются необходимым условием и духовного процветания, которое отнюдь не равнозначно религиозности, а значительно шире ее. Именно при этом можно стремиться к гармоническому сочетанию материальных и духовных потребностей.
Культ страдания имеет исключительное историческое значение, в основном негативное, для России, всех населяющих ее народов. Именно из-за этого культа она намного позже европейских стран освободилась от крепостного рабства, охотно восприняла коммунизм, который бесконечными и мучительными десятилетиями уверенно покоился на самом прочном фундаменте — добровольном подчинении страданию, унижении, нужде. Характерным было поведение в годы сталинских репрессий большевистских функционеров из числа принявших идею: ради партии они безропотно, с безмерным мазохистским наслаждением принимали страдание и смерть. Культ страдания не исчез и сейчас, о чем убедительно свидетельствует тот факт, что значительное число людей искренне продолжают отстаивать идеи и идеалы бедности и убожества. Они активно выступают против материального процветания страны, утверждая, что для нас якобы неприемлемы западные стандарты и цели, ориентированные на максимальное удовлетворение потребностей при активной защите достоинства человека. Их взгляды усиленно питают левую российскую оппозицию и существенно тормозят развитие общества.
Особое почитание страдания в российском православии не могло не отразиться на национальном характере русского и некоторых других народов России. Лишения, невзгоды, неустроенность, низкий уровень достатка уже давно стали рассматриваться как естественное и присущее этим
