Орнамент массы. Веймарские эссе - Зигфрид Кракауэр
Своеобразие любой порождающей группу идеи, естественно, должно отвечать своеобразию групповой индивидуальности, осознаваемому как сущностно необходимое. Способам привить идею отдельному индивиду несть числа, он в состоянии воспринять самые различные мысли – хоть грубого помола, хоть изящно аранжированные. Усваивая идею, индивид прядет бесконечное множество нитей, соединяющих ее с прочими сущностями его сознания, благодаря чему создается сеть сложных отношений, куда идея вплетена столь органично, что более уже не мыслится как самостоятельная. Группа, напротив, конституируется исключительно во имя идейного содержания, ничего эфемерного не предусматривающего. В том-то и заключается ее особенность: она лишена полноты, присущей индивиду, и из красочного спектра переживаний сохраняет за собой лишь считаные основные цвета. Существо, устроенное таким образом, способно переварить только довольно грубую идейную пищу; содержания, для восприятия которых у него отсутствует соответствующий орган, оно просто-напросто отказывается принимать. Всякий раз, когда идея, выношенная выдающимся человеком, обретает плоть в группе, она теряет свою неповторимую индивидуальность, напрямую с тем человеком связанную, а помимо того – утрачиваются все связи между нею и пестрой чередой событий, в какие она была вплетена, пока находилась в распоряжении единичного «я». Ничто так красноречиво не свидетельствует о перемене, которую в подобных обстоятельствах претерпевает идея, как презрительное отношение Вагнера к вагнерианцам или заверения Маркса, что он не марксист. Не будем доискиваться других причин, объясняющих такое положение дел, и назовем лишь одну: даже творцы идей не узнают свои творения и готовы отречься от них, когда, шествуя по социальному миру, эти идеи порождают группу и начинают развиваться в совершенно иных сферах, по собственным законам.
Идеям такого свойства присуще неудержимое стремление проявляться, они хотят быть вечными. Пока об их реализации печется единичное «я» как таковое, пока их обвивают уносящиеся в бесконечное лучезарные нити ассоциаций, идеи еще сохраняют некоторую подвижность, подключаясь то тут, то там и позволяя кроить себя на любой лад. Когда же их выразителем становится группа, изначальное проворство утрачивается и идея превращается в вышеописанную сильно огрубленную формацию, подвигающуюся вперед с великим трудом, словно под гнетом неумолимого бремени. Что касается отдельного индивида, которым идея правит безраздельно, – сомнения относительно того, как он себя поведет в том или ином случае, вполне резонны, ведь нам никогда не понять до конца, чем он живет и каковы питающие его сущность ключи. В противоположность ему групповая индивидуальность довольствуется только одним источником, и этот источник – учредившая его идея, потому-то она с такой упорной настойчивостью въедается в реальность. Создается впечатление, будто группа движется в заданном направлении под воздействием одной лишь идейной силы, будто ее путь есть равнодействующая имманентных идее возможностей развития и возникающих то тут, то там противоборств. Поскольку групповая индивидуальность не усваивает больше ничего, что составляет содержание социального мира, ее действия суть чистое выражение идеи, единственно возможное в имеющейся ситуации; по сути, групповая индивидуальность лишь выполняет движение, которое увязывалось бы с идеей даже в том случае, если бы та была бесплотна и пронизывала всё многообразие явлений за счет одной лишь своей первоначальной энергии. Надо учесть, что идеям, в развитии которых прослеживается подобного рода логика, неизменно присуща некоторая схематичная тяжеловесность; судя по всему, подобное огрубение – это и есть цена, какую приходится платить за возможность проделать долгий путь от долженствования к бытию и при этом не исчезнуть бесследно.
Групповая индивидуальность имеет место, только пока способствует реализации стоящей над нею идеи. Подобно тому, как распадается Голем, если вынуть у него изо рта бумажку с животворящим словом, группа уничтожается, если отлучить ее от идеи, которой она обязана своим существованием. Поскольку групповое «я», отколовшееся от единичного «я», живет лишь благодаря идее, оно незамедлительно распадается (а чаще всего переходит в совершенно новую и иначе конституированную групповую сущность), едва только лишится фундаментальных основ. В этом заключено глубокое несходство группового «я» и единичного «я». Последнее способно пережить любую идею, которой когда-то служило, и всё равно останется тем же «я». Что бы ни наполняло с течением времени его сущность, звенья жизни всякий раз будут восстанавливаться, ибо все избранные им пути так или иначе ведут к неисчерпаемому источнику его жизни. Но главное, что переживает единичное «я» и что в первую очередь отличает его от группового «я», – обращение. Человек, посвящающий себя некой идее, всегда волен от нее отступиться и с благоговением принять то, что прежде всячески хулил. Тем не менее, сущностная субстанция индивида и после такой перемены продолжает сохраняться: в новом, обращенном человеке еще живет прежний, но только изменившийся, взаимодействие переживаний не допускает разрыва с тем, что имело место ранее; короче говоря, индивидуальное существо не уничтожается, а переходит в иные формы существования. И напротив, закоснелость группового «я» делает обращение невозможным. Оно вольно меняться (как мы еще увидим), но ему заказано восставать против идеи, по зову которой оно изначально и образовалось. Поскольку группа – не более чем живой носитель идеи и олицетворение заложенного в ней духовного пути, ей грозит неминуемое самоуничтожение, если она вознамерится этот путь разрушить. Вполне возможно, что люди, служившие материалом для определенной группы, однажды вновь выйдут на сцену как участники совсем иной группы, по своим идеалам прямо противоположной первой; правда, тогда речь пойдет об образовании новой групповой индивидуальности, совершенно чуждой предыдущей и ее в себе не содержащей.
Тесная взаимосвязь идей и групп играет, впрочем, известную роль в образовании классов и слоев населения, друг от друга изолированных, – поскольку каждый из них ощущает себя самодостаточной единицей. Разумеется, так же правомочно видеть истоки резких классовых различий, наблюдающихся в современных государствах, в тех незапамятных временах, когда происходил захват земельных территорий иноземцами, которые потом и составили высшую касту общества; тем не менее этого объяснения недостаточно: будучи результатом исторического,
