Павел Кочемаров - Энергетика истории. Этнополитическое исследование. Теория этногенеза
Фридман даже выступал за законодательное установление монетарного правила, согласно которому денежное предложение расширяется ежегодно примерно настолько, чтобы обеспечить реальный прирост ВВП, т. е. оно должно устойчиво прирастать на 3–5 % в год. На рубеже 70–80-х годов политики стран Запада стали действовать в соответствии с предложениями неоклассиков и добились заметных успехов – инфляция сократилась, возобновился устойчивый рост.
Давайте проанализируем развитие событий с точки зрения витального экономического цикла. К исходу 30-х годов завершился экономический цикл. На протяжении его фазы спада и депрессии уровень витальности восстановился. И главной проблемой был низкий уровень спроса, который сдерживал подъём экономики. В этой ситуации применение кейнсианских методов было как нельзя кстати. Политика денежной экспансии со стороны государства имела результатом реальный рост производства при умеренной инфляции. В фазе подъёма экономического цикла, примерно до середины 60-х годов, такая политика в целом имела успех. Но затем началась фаза спада, и в ней прежняя стимулирующая политика оказалась непригодной. Вместо дальнейшего роста производства, она только наращивала инфляцию и усугубляла естественный процесс спада. И это справедливо отмечали критики кейнсианства. Однако неолиберальные рецепты не дали бы столь блестящего результата, если бы к началу 80-х (т. е. к началу нового цикла) не восстановился уровень витальности. Именно рост витальности позволил сравнительно безболезненно пережить значительное сокращение социальных расходов и рост уровня безработицы в первые годы проведения неолиберальной политики. Что же касается дальнейшего подъёма, то его причина не столько в мерах по дерегулированию частного бизнеса и снижению налогов, сколько в новом витке экспансии Запада, давшем толчок экономическому росту.
В 80-х годах страны Запада пошли в новое наступление во внешней политике. Одним из главных его мероприятий было осуществление программы перевооружения (особенно в США). С этим был связан резкий рост военных расходов государства, который и возместил недостаток спроса со стороны частного потребителя в американской экономике. Предоставим слово авторам «Экономикса»: «Является ли экономическое оживление после 1982 г. результатом проведения в жизнь программы рейганомики? Хотя здесь трудно говорить с определённостью, можно достаточно убедительно показать, что экономический подъём в значительной степени связан со стимулирующим воздействием крупных федеральных дефицитов… а вовсе не с повышением нормы сбережений и инвестиций, возрождением стимулов. Другими словами, это оживление явилось по своей сути „кейнсианским“ феноменом, обусловленным факторами спроса, а вовсе не факторами предложения»[38]. Совершенно естественно, – на выходе из фазы депрессии очередного цикла, как и на рубеже 30–40-х годов, кейнсианские методы бюджетной экспансии вновь пригодились. Только этот факт оказался затушёванным тем, что данная политика проводилась под аккомпанемент неолиберальной риторики.
Таким образом, ни кейнсианство, ни монетаризм не должны быть постоянной политикой, но должны время от времени сменять друг друга в соответствии со сменой фаз экономического цикла, обусловленной ростом и падением витальности людей. Чтобы выйти из депрессии, разумно применять кейнсианские методы, которые полезны на протяжении фазы подъёма. Но в фазе «процветания», в условиях значительного падения витальности, нужно переходить от политики стимулирования спроса, который теперь и без того слишком велик, – к сдерживанию. Политика сдерживания спроса сокращает уровень инфляции и уменьшает размер падения инвестиций, что смягчает неизбежный после «процветания» спад.
Вообще же меры, предлагаемые неолибералами, – снижение налогов и регулирования, ужесточение кредитно-денежной политики, – скорее полезны в фазе спада, а не подъёма. При упавшем уровне витальности снижение налогов способствует его поддержанию и восстановлению. В фазе же подъёма высокая витальность производителя может выдерживать довольно высокие налоги. В этой фазе на первый план выходит не тяжесть налогов, а востребованность труда, проблема спроса. Государству нужно добиваться полной занятости в этот период и брать высокие налоги, – за счёт чего накапливать средства и вкладывать их в инфраструктуру. Эти вложения поддержат уровень жизни в фазе спада, когда реальное производство сократится.
Мы уже отмечали, к чему приводит неуместная в фазе экономического спада политика стимулирования спроса. А к чему может привести столь же неуместная политика монетаризма в фазе подъёма? Ни к чему другому, как к неоправданному ограничению экономического роста. К чему приведёт, например, реализация монетарного правила Фридмана в начальной стадии фазы роста, когда он может составить и 8, и 10, и более процентов? К сокращению темпов роста в 2–3 раза, к торможению экономического развития, к неоправданным материальным потерям. Как видим, всякая политика, игнорирующая циклический характер экономической жизни, неизбежно приводит к вредным последствиям.
Высокий уровень витальности благоприятен для экономической экспансии, построения экспортно ориентированной модели экономики. При низком уровне витальности такая модель совершенно непригодна. Если же проводить эту линию на основе демпинга, то она приведёт к чрезвычайному истощению ресурсов страны. При низком уровне витальности продукция страны неконкурентоспособна на внешнем рынке и, чтобы смягчить спад, необходимы разумные протекционистские меры правительства для сохранения за отечественным производителем основной части внутреннего рынка. Либерализация внешнеэкономических связей в таких условиях ведёт к экономической катастрофе обвального падения производства, что наглядно продемонстрировали российские либеральные реформы.
Итак, наш небольшой анализ ещё раз подтверждает, что разумная политика заключается не в следовании раз и навсегда избранной «единственно истинной» доктрине, – не в протекционизме или фритреде, не в кейнсианстве или монетаризме, а в смене время от времени методов и моделей в зависимости от переживаемой фазы экономического цикла, от конкретного состояния, в котором находится этнос.
Общая тенденция развивается в направлении укорочения циклов. Из перечня общемировых циклов видно, что первый, выделенный Кондратьевым, цикл длился около 60 лет, а последний завершившийся цикл – только чуть более 40 лет. Дыхание мировой экономики становится более коротким. Это многозначительная тенденция, смысл которой заключается в постепенном, но неуклонном истощении витальных ресурсов в системе Запада.
Глава 5
О Византии
Теория этногенеза, изложенная в данной работе, по отношению к истории выступает как инструмент обобщения исторического материала и способ его осмысления, это историософская концепция. Она не отменяет прочие методы исторического исследования, но существенно их дополняет. Теория этногенеза является новым оригинальным подходом к анализу исторического процесса. Прежние концепции обращали внимание на самые разные его аспекты – изучали деяния великих личностей, социальные и экономические процессы, плоды культурного развития, политическую историю. Некоторые поднялись до осознания того, что все культурные плоды исторического процесса есть результат деятельности устойчивых исторических общностей органического типа – цивилизаций, культур, народов. Таковы концепции Н. Данилевского и К. Леонтьева, Шпенглера и Тойнби. Но для всех этих теорий характерно преимущественное внимание к событиям, достижениям и плодам культурного исторического творчества – государственным системам, литературным произведениям, стилям искусства, законам, идеям, техническим новациям, религиям и т. д. А силы, создавшие эти культурные продукты, оставались в тени, законы их действия были не выяснены, – лишь изредка мыслители слегка касались этой темы. Так что в исследовании исторических процессов образовалась огромная дыра, которую официальная наука заполняла всякого рода натяжками и ретушью.
Основатель теории этногенеза Лев Гумилёв раскрыл исторический процесс в новом аспекте. Он обратил внимание к глубинным силам истории – к энергиям, питающим её событийную канву. Это было то, мимо чего исследователи проходили долгое время. И в этой оригинальности подхода главная заслуга Гумилёва.
Теория этногенеза подводит базу под культурно-историческую концепцию мирового развития, так как объект её исследования – реальные создатели всех цивилизаций, государств и культур – этносы, которые являются человеческими коллективами, объединёнными связью органического характера, исторической связью, – в отличие от связей социальных, экономических и проч. В отличие от общностей, сложившихся на основе социальных, экономических, религиозных, бытовых связей, – этнос именно та единственная общность, в которой личность утверждает своё историческое существование. Этносы – субъекты истории.
