Гоголиана. Фантасмагория в тринадцати новеллах - Владислав Олегович Отрошенко
Сергею Аксакову тоже пришлось “пожить” во внутренних органах Николая Васильевича в первые же дни знакомства с ним. Это было весной 1832 года. Юный Гоголь, придя в гости к Аксакову, попросил маститого писателя познакомить его с директором императорских московских театров Михаилом Загоскиным, жившим неподалеку. Они пошли к нему пешком. Гоголь был в пестром жилете, украшенном большой золотой цепочкой; виски у него были аккуратно подстрижены, лицо гладко выбрито – ни усов, ни эспаньолки; короткие волосы на голове напомажены и уложены на макушке хохлом; подбородок подпирали большие накрахмаленные воротники. Словом, Гоголь, “одетый с претензией на щегольство”, как выразился Аксаков, больным не выглядел, а напротив, излучал здоровье. “Доро́гой он удивил меня, – пишет Сергей Тимофеевич, – тем, что начал жаловаться на свои болезни (я не знал тогда, что он говорил об этом Константину) и сказал даже, что болен неизлечимо. Смотря на него изумленными и недоверчивыми глазами, потому что он казался здоровым, я спросил его: «Да чем же вы больны?» Он отвечал неопределенно и сказал, что причина болезни его находится в кишках”.
Восторженному сыну Аксакова Константину, который при знакомстве с Гоголем бросился к нему и заговорил “с большим чувством и пылкостью”, желая поскорее узнать, как он и что он, Николай Василевич прохладно сказал о себе, “что он был прежде толстяк, а теперь болен”. Но не стал уточнять, чем именно болен. Гоголь и сам не всегда это знал. Но что он болен – знал всегда.
В письме Николаю Прокоповичу из Женевы в сентябре 1837 года он признался: “Я боюсь ипохондрии, которая гонится за мной по пятам”. Это было свойственно Гоголю – бояться боязни, страшиться страха… Страха ли смерти, боязни ли болезни.
“Желудок мой гадок до невозможной степени, – сетовал Гоголь в том же письме, – и отказывается решительно варить, хотя я ем теперь очень умеренно. Геморроидальные мои запоры по выезде из Рима начались опять, и, поверишь ли, если не схожу на двор, то в продолжение всего дня чувствую, что на мозг мой как будто бы надвинулся какой-то колпак, который препятствует мне думать и туманит мои мысли”.
Болезни Гоголя со временем усложнялись. По мере того, как поэма “Мертвые души” завладевала всем его существом, болезни становились всё более необычными – такими, что для их описания требовались не медицинские термины, а поэтические образы, словно непобедимая сила искусства, которую излучало главное творение жизни, волшебно преображала все недуги, преследовавшие автора.
В мае 1838 года Гоголь посылает из Рима в Париж на Rue de Marivaux, 11, к своему ближайшему другу Александру Данилевскому француза Владимира Паве, воспитанника княгини Зинаиды Волконской, будущего камергера папского двора. Живя в Риме, Гоголь часто использовал его в качестве исполнителя различных поручений. Но на сей раз миссия Паве была особенной.
Французу следовало передать в руки Данилевскому гоголевское послание, а затем доставить Гоголю из Парижа в Рим ту необыкновенную вещь, о которой тот в послании просил. А именно: Данилевский должен был найти для Гоголя в Париже и отправить с Паве в Вечный город современный парик на эластичной основе, который подходит “на всякую голову”, то есть имеет универсальный размер. Парик понадобился по той причине, что Гоголь вознамерился срочно подстричься наголо. Но не для лучшего роста волос, объяснял он другу, а потому что он болен. И болезнь его состоит в том, что голова “покрыта тяжелым облаком”, от которого “тупеет вдохновение”; если же голова будет бритой, то это поможет испарению пота с ее поверхности, а вместе с потом будет “испаряться” и вдохновение с должной интенсивностью… Впрочем, вот как выглядела в точности гоголевская просьба в письме, отправленном с Паве Данилевскому:
Помоги ему, если можешь, выбрать или заказать для меня парик. Хочу сбрить волоса – на этот раз не для того, чтобы росли волоса, но собственно для головы, не поможет ли это испарениям, а вместе с ними вдохновению испаряться сильнее. Тупеет мое вдохновение, голова часто покрыта тяжелым облаком, которое я должен беспрестанно стараться рассеивать, а между тем мне так много еще нужно сделать. – Есть парики нового изобретения, которые приходятся на всякую голову, деланные не с железными пружинами, а с гумиластическими.
Какие бесы сбили с толку по дороге из Рима в Париж француза Паве, всегда аккуратно исполнявшего поручения Николая Васильевича, неизвестно. До Парижа с письмом Гоголя француз не доехал – вдруг изменил маршрут и вместо Парижа направился в Петербург, куда его никто не посылал. По всей вероятности, Гоголю не случилось побриться наголо для устранения облака на голове и наилучшего испарения вдохновения. Но впрочем, утверждать это с полной уверенностью нельзя – новомодные парики торговцы иногда завозили из щеголя Парижа в дремотный папский Рим.
Уверенно можно сказать только одно. Работа над “Мертвыми душами”, начиная с 1843 года, вдруг приобрела такой характер, что болезни автора стали катастрофически множиться.
В разное время и одновременно Гоголь страдал истечением жидкости из ушей; запорами; геморроем; золотухой; желудком; чувством беспрерывного холода; чувством колпака на голове. У него раздувались и каменели ноги; пухли и чернели руки; переворачивались кишки; зеленело, как медь, лицо.
Апофеоз болезненности приходится на 1844–1845 годы.
Гоголь пускается в лихорадочное турне по вельможным курортам и знаменитым врачам Европы. Доктор Копп; доктор Призниц; доктор Шенлейн; доктор Карус; доктор Флеклес. Купания в Северном море в Остенде; купания в Неаполитанском заливе в Кастелламмаре; минеральные воды в Греффенберге; лечение в Карлсбаде. Завертывания в мокрые простыни; сидения в холодных ваннах; обтирания; обливания; бег.
Гоголю не помогает ничего. Диагнозы и предписания докторов ошеломляюще противоречивы. Болезнь ищут во всем изможденном теле – от печени до желудка, от позвоночника до органов нижнего таза.
И только немецкий врач Петр Крукенберг вдруг угадывает гоголевскую болезнь, принимающую, будто ведьма, различные облики.
Обратиться к знаменитому клиницисту ему посоветовал живший в Веймаре протоиерей Стефан Сабинин, заверив Николая Васильевича, что врач творит чудеса.
В июле 1845 года Гоголь очутился в городе Галле в клинике Крукенберга. И чудо действительно случилось. В письме к Языкову Гоголь сообщал:
Крукенберг, осмотревши и ощупавши меня всего – спинной хребет, грудь и всё высохнувшее мое тело – и нашед
