Жак Ле Гофф - Цивилизация средневекового Запада
Создавая дальние фактории, она дополняла экспансию христианского мира. В Средиземноморье деятельность генуэзцев и венецианцев даже выходила за рамки торговой колонизации. Венецианцы, получившие от константинопольских императоров в 992 и 1082 гг. ряд чрезвычайных привилегий, после Четвертого крестового похода (1204) основали настоящую колониальную империю на берегах Адриатики, на Крите и на островах Ионического и Эгейского морей, в частности в Негропонте, то есть на Эвбее. В XIV–XV вв. в нее вошли острова Корфу и Кипр. Генуэзцы же обосновались в Малой Азии, в Фокее, крупной производительнице квасцов, необходимых текстильному производству, и в Северном Причерноморье (Кафа), откуда они через свои укрепленные пункты вывозили продовольствие и людей, домашних рабов обоего пола.
На севере ганзейские купцы утвердились в христианских землях — в Брюгге, Лондоне, Стокгольме (с 1251 г.), а также в православном мире (Новгород) и языческом (Рига, с 1201 г.). Экспансия купцов ускоряла продвижение на восток немецких колонистов, горожан и крестьян; то мирно, а то с оружием в руках они добивались привилегий, которые, помимо экономических выгод, обеспечивали настоящее этническое превосходство. Так, в торговом договоре между смоленским князем и немецкими купцами 1229 г. записано: «Если русский покупает у немецкого гостя товар в долг и при этом он является должником какоголибо другого русского, то немец пусть получит долг первым».
Если русский и немец одновременно прибывали к месту волока товаров, то русский должен был пропустить немца первым, если только русский не из Смоленска, в противном случае они бросали жребий. Торговая форма колонизации давала Западу также навыки колониализма, принесшего ему позднее успех, а затем, как известно, тяжкие проблемы.
Будучи двигателем территориальной экспансии, крупная торговля в такой же мере играла существеннейшую роль и в экспансии денежного хозяйства, каковое было еще одним феноменом, связанным с развитием городов. Как центры потребления и обмена, города вынуждены были все более прибегать к использованию монеты для регулирования торговых операций. Решающим периодом здесь стал XIII в. Флоренция, Генуя, Венеция, испанские, французские, немецкие и английские государи, чтобы удовлетворить потребности в деньгах, стали чеканить сначала серебряные монеты высокого достоинства, гроши, а затем золотые (флорентийский флорин появился в 1252 г., экю Людовика Святого в 1263–1265 гг., венецианский дукат в 1284 г.). Роберто Лопец назвал XIII в. «веком возврата к золоту».
Ниже будут объяснены последствия этого растущего преобладания денежного хозяйства над натуральным: внедряясь в сельской местности и преобразуя земельную ренту, оно сыграло решающую роль в эволюции средневекового Запада. Если монетные реформы Карла Великого были проведены при всеобщем, за исключением небольшой группы его советников, невежестве и равнодушии, то монетные операции Филиппа Красивого в конце XIII — начале XIV в., представлявшие собой первую девальвацию денег на Западе, вызвали негодование почти всех слоев общества, а в городах привели к возмущению и народным бунтам. Крестьянская масса, несомненно, золотых монет и даже крупных серебряных в глаза еще не видела, но мелкими монетами, су, она пользовалась все больше и больше. Она также участвовала, хотя еще издалека, в том процессе, благодаря которому деньги вошли в повседневную жизнь западных людей.
Не менее глубокую печать город наложил и на духовную, художественную жизнь. В XI и отчасти в XII вв. монастыри, несомненно, создавали наиболее благоприятные условия для развития культуры и искусства. Мистический спиритуализм и романское искусство расцвели в монастырях. Клюни и большая церковь, построенная аббатом Гуго (1049–1109), символизируют этот приоритет монастырей на заре новых времен, который поддерживался — но иными средствами — обителью Сито и ее филиалами.
Перемещение центра тяжести культуры, благодаря чему первенство от монастырей отошло к городам, ясно проявилось в двух областях — в образовании и архитектуре.
В течение XII в. городские школы решительно опередили монастырские. Вышедшие из епископальных школ, новые учебные центры благодаря своим программам и методике, благодаря собственному набору преподавателей и учеников стали самостоятельными. Так называемая схоластика была дочерью городов. Она воцарилась в новых учебных заведениях — в университетах, представлявших собой корпорации людей интеллектуального труда. Учеба и преподавание наук стали ремеслом, одним из многочисленных видов деятельности, которые были специализированы в городской жизни. Показательно само название «университет», «universitas», иначе — «корпорация». Действительно, университеты были корпорациями преподавателей и студентов, universitates magistrorum et scolarium, различавшимися тем, что в одних, как в Болонье, заправляли делами студенты, а в других, как в Париже, — преподаватели. Книга из объекта почитания превратилась в инструмент познания. И как всякий инструментарий, она стала предметом массового производства и торговли.
Романское искусство, бывшее выразительным проявлением взлета христианского мира после тысячного года, на протяжении XII в. стало преображаться. Новый лик искусства — готический — появился в городе, а строительство городских соборов стало его высшим достижением. Иконография этих соборов выражала дух городской культуры: в ней деятельная и созерцательная жизнь искала равновесия, когда ремесленные корпорации украшали их витражами, в которых воплощались схоластические познания. Сельские церкви близ городов не очень удачно в художественном отношении и с гораздо меньшими материальными ресурсами воспроизводили облик ставшего образцовым городского собора или же какого-либо из его выразительных элементов: колокольни, башни или тимпана. Созданный для нового городского населения, более многочисленного, более гуманного и более реалистично мыслящего, собор не забывал, однако, напоминать ему о близкой и благодатной сельской жизни. Тема помесячных сельских трудов оставалась одним из традиционных украшений городской церкви.
Вклад церкви в этот подъем христианского мира был одним из главных. Нельзя, правда, сказать, что она непосредственно играла существенную роль в экономическом развитии, каковую ей, сильно преувеличивая, ранее вменяли в достоинство.
Жорж Дюби подчеркивал, что монахи сыграли очень неприметную роль в распашке новых земель, поскольку «клюнийцы и бенедиктинцы старого устава вели жизнь сеньориального уклада, значит, праздную», а новые ордены в XII в. «устраивались на уже освоенных, по крайней мере частично, землях», интересовались прежде всего скотоводством и, следовательно, относительно мало занимались расширением пашни; и наконец, «заботясь о сохранении своей «пустыни», держа крестьян на расстоянии от себя, новые аббатства скорее способствовали защите отдельных лесных массивов от распашек, которые бы им без этого угрожали».
Тем не менее церковь была весьма деятельной в экономической сфере. На начальной стадии подъема она вкладывала средства, которыми она одна лишь и обладала. Начиная с тысячного года, когда экономический подъем, особенно развитие строительства, потребовал финансирования, которое не могло быть обеспечено обычным течением хозяйственной жизни, церковь извлекла накопленные ею сокровища и пустила их в оборот. Конечно, это делалось под видом чуда, но чудотворные покровы не должны скрывать от нас экономических реалий. Когда епископ или аббат желал расширить, перестроить собор или монастырь, он сразу же находил чудесный клад, который позволял ему если не полностью совершить задуманное, то по меньшей мере приступить к постройке. Вот, например, епископ Орлеана Арнуль, который незадолго до тысячного года задумал перестроить «великолепным образом» церковь Сент-Круа. «Его подвигнуло на это, — пишет Рауль Глабер, — знамение Господне. Однажды, когда каменщики, выбирая место для базилики, проверяли твердость почвы, они обнаружили много золота. Они сочли, что его будет, несомненно, достаточно для покрытия расходов по постройке святилища, даже и очень большого. Они взяли это случайно найденное золото и все отнесли епископу. Тот возблагодарил всемогущего Бога за этот дар, взял его и передал руководителям работ, приказав это золото полностью потратить на строительство церкви. Говорят, что им были обязаны прозорливости св. Эварция, занимавшего некогда этот епископский престол, который, предвидя эту перестройку, и зарыл золото».
В течение XI–XII вв., когда недостаточно уже было евреев на роль заимодавцев, которую они до того полностью брали на себя, и когда христианские купцы еще не перехватили ее у них, монастыри, как хорошо показал Робер Женесталь, выполняли функцию «кредитных касс».
Церковь на протяжении всего этого периода покровительствовала купцам и помогала искоренению предубеждения против них, из-за которого праздный класс сеньоров презирал их. Церковь предприняла реабилитацию деятельности, обеспечивающей экономический подъем, и из труда как наказания Господня, которому, согласно книге Бытия, должен после грехопадения предаваться человек, зарабатывая хлеб насущный в поте лица, сделала средство спасения.
