Жак Ле Гофф - Цивилизация средневекового Запада
Однако, несмотря на успешную адаптацию, церковь, и далее применявшаяся к эволюции христианского мира, уже не могла им руководить, как в раннее Средневковье. С конца XII в. новые ордены цистерцианцев и премонстрантов стали терять свое влияние. Даже к нищенствующим орденам отношение уже было не единодушным: коль скоро труд становился базовой ценностью нового общества, допустить, что можно жить нищенством, было непросто. Университетские преподаватели, писатели, которые были, несомненно, выразителями более широкого общественного мнения, сильно попрекали братьев их нищенством. Парижский магистр Гийом де Сент-Амур, Жан де Мен, автор второй части «Романа о Розе», со страстью обрушивали обвинения на новые ордены. Фома Аквинский и Бонавентура, возражая им, вынуждены были напрягать всю силу своих доводов. В глазах части народа доминиканцы и францисканцы были символом лицемерия, а первые к тому же вызывали ненависть тем, что возглавляли репрессивную борьбу с ересью, взяв в свои руки инквизицию. Первый доминиканский мученик св. Петр Страстотерпец был убит в Вероне в 1252 г. взбунтовавшимся народом, и его образ с пронзенной кинжалом головой был во множестве распространен усилиями ордена.
В раннее Средневековье именно церковные соборы задавали тон христианскому обществу. Соборы XII и XIII вв. уже приноравливались к эволюции этого общества. Наиболее известный и важный из них, IV Латеранский собор 1215 г., который организовал систему обучения и установил обязательное пасхальное причащение, был попыткой вернуть былое влияние и оказался запоздалым. Тринадцатый век стал веком секуляризации в большей мере, нежели веком готических соборов и схоластических сумм. В 1277 г. епископ Парижский Этьен де Тампье, издав перечень из 217 осуждаемых им тезисов, и архиепископ Кентерберийский доминиканец Роберт Килуордби с помощью аналогичного документа попытались обуздать интеллектуальную эволюцию. Они осуждали вперемешку и куртуазную любовь, и распущенность нравов, и чрезмерное обращение к разуму в теологии, и поощрение опытной рационалистической науки. Это постановление оказалось действенным лишь в отношении передовых течений мысли, которые не опирались еще на достаточно надежные инфраструктуры. Но несомненно, что, если даже и не все клирики поддерживали эти осуждения, они свидетельствуют не просто об отсталости, но уже о «реакционности» церкви.
Ее идеологическая монополия столкнулась с опасной угрозой. Начиная с первых проявлений подъема Запада около тысячного года лидерство церкви уже стало оспариваться, и прежде всего ересями. Шампанский крестьянин Леутард, проповедовавший неортодоксальное Евангелие жителям Вертю и окрестностей, итальянские еретики из Монтефорте, миланцы-патарены, тесно связанные с городскими движениями, и многие другие возмущали время от времени города и целые области. Ученые еретики, как Росцелин, Абеляр (если он был еретиком), его ученик Арнольд Брешианский, выплеснувший ересь из школ на улицы Рима и поднявший народ против папы, также вносили смуту, но в более ограниченные круги населения. Церковь, часто поддерживаемая государями, охотно предлагавшими ей свою «светскую руку», реагировала быстро и решительно. И в 1022 г. в Орлеане запылали первые костры с еретиками.
Но скоро оформилось и разлилось более мощное и опасное течение. Вдохновленное восточными ересями, связанное с балканским богомильством, оно из Италии проникло во Францию и Центральную Европу. Возникли разнородные в социальном отношении объединения, куда отчасти входило дворянство, но более всего горожане, бюргеры и ремесленники, и под разными названиями появились целые движения, более или менее согласные друг с другом. Наибольшего успеха добилось движение катаров. Катары — манихейцы. Для них было два равно могущественных начала: Добро и Зло. И Господь Бог беспомощен перед Князем зла, которого одни считали равным ему богом, а другие низшим по отношению к нему дьяволом, но с успехом восставшим против него. Земной мир и составляющая его материя — это творение Бога зла. Поэтому и католическая церковь принадлежит ко злу. И в отношении мира, его организации, феодального общества и его наставника — римской церкви возможно лишь полное их отрицание. Катары быстро организовались в церковь со своими епископами, духовенством из «совершенных» людей и создали свой особый ритуал. Это была антицерковь с учением, представлявшим собой антикатолицизм. Они имели сходство и даже связи с другими еретическими течениями XIII в., как вальденсы, спиритуалы и особенно иоахимиты, чье движение, балансировавшее на грани ортодоксии и ереси, вдохновлялось учением калабрийского монаха Иоахима Флорского. Иоахимиты верили в три эпохи: эпоха Закона, или Ветхого Завета, за которой следует эпоха Справедливости и Нового Завета, когда мир еще испорчен и управляется церковью, которая должна исчезнуть и уступить место Любви и Вечному Евангелию в третью эпоху. Этот милленаризм выражался также в ожидании конца этого мироустройства и церкви и пришествия нового порядка в определенном году — 1260-м. Когда он прошел, многие стали связывать свою веру в третью эру с понтификатом разделявшего их взгляды папы Целестина V (1294). Понтификат оказался кратким. Целестин V, вынужденный через несколько месяцев отречься, был помещен в монастырь, где вскоре и умер — заставив подозревать во всем этом своего преемника Бонифация VIII. Смерть этого папы, совершившего, по словам Данте, «великое отречение», символизировала поворот в истории христианского мира.
Церковь в конце XIII в. взяла верх над этими движениями. Исчерпав традиционные и мирные средства против катаров и близких им еретиков, она прибегла к силе. Прежде всего к военной. Был организован крестовый поход против альбигойцев, завершившийся победой церкви, которой помогли северофранцузское дворянство, а позднее, после ряда отказов, и французский король, заключивший Парижский договор 1229 г. Затем последовали репрессии, организованные новым учреждением церкви — инквизицией. Реально, несмотря на большие затруднения, церковь в начале XIV в. выиграла свою партию. Но она проиграла ее перед судом истории.
Великие ереси XII–XIII вв. нередко рассматривались как «антифеодальные». Если с точки зрения конкретной истории это определение спорно, то в рамках общих объяснений оно имеет смысл. Оспаривая устройство всего общества, эти ереси нападали и на то, что составляло его основу, — феодализм.
Феодализму часто противопоставляли городское движение. Своей политической организацией, коммуной, оно действительно было нередко направлено против сеньоров, особенно церковных; немало епископов стало жертвой восставших горожан, как, например, в Лане в 1112 г., о чем захватывающе рассказал Гиберт Ножанский. Городская жизнь питалась ремесленной и торговой активностью, тогда как феодализм жил за счет поместья, земли. Ментальность горожан, по крайней мере вначале, отличалась эгалитаризмом, основанным на горизонтальной солидарности, объединявшей людей благодаря клятве в сообщество равных; феодальная же ментальность, тяготевшая к иерархии, выражалась в вертикальной солидарности, цементируемой клятвой верности, которую низшие приносили высшим.
Дело в том, что феодализация и городское движение были двумя сторонами одной и той же эволюции, которая одновременно организовывала и пространство, и общество. Говоря словами Даниэля Торнера, западное средневековое общество было крестьянским, которое, как и всякое крестьянское общество, включало в себя незначительный процент горожан и над которым в случае только христианского Запада доминировала суперструктура, определяемая термином «феодализм».
Феодализм зародился, как мы видели, в каролингские времена. Он расцвел около тысячного года в разных вариантах, в зависимости от места и фазы своей эволюции в той или иной стране. Наиболее законченный во Франции и в Германии, он не достиг завершенности в Италии, где прочность античных традиций и раннее участие сеньоров в городской жизни связывали его развитие. Еще более незаконченным он был в Испании, где особые условия Реконкисты предоставили возглавлявшим ее королям полномочия, ограничивавшие власть феодалов, и где права, предоставлявшиеся воинам и переселенцам, ограждали их свободу. В Англии, в нормандском Королевстве обеих Сицилий, в Святой земле феодализм был «импортированным», более четким и более схожим с некоторыми теоретическими моделями, чем в других странах, но зато и более хрупким. В славянских и скандинавских странах местные традиции придали феодализму другие нюансы.
В этом экскурсе, претендующем лишь на то, чтобы соотнести феодализм с эволюцией Запада в X–XIV вв., удовлетворимся определением его места, следуя за Франсуа Гансхофом, краткой характеристикой его развития на примере одной области, Маконне, пользуясь исследованием Жоржа Дюби, а также его периодизацией, как ее дал Марк Блок.
