Путешествие в Сибирь 1845—1849 - Матиас Александр Кастрен
Один из таких остяцких городков находился во время завоевания Сибири на том самом месте, где впоследствии воздвиглись зубчатые стены города Сургута[57]. Тогда жил там один остяцкий князь по имени Пардак[58], коего могущество и храбрость еще и доныне прославляются у остяков. Несмотря на то, что Ермак сломил уже Кучума, покорил вогулов и все остяцкие племена по Иртышу, Пардак не побоялся вступить с ним в борьбу. Оружие остяков, как обыкновенно, были лук и стрелы, казаки имели пушки. При таком неравном оружии первые, естественно, должны были уступить последним, крепость сдалась, но память Пардака еще славится и чтится у его соплеменников и в его собственном роде, который и доселе удерживает за собой княжеское имя. На месте взятого города победитель построил острог и основал город, названный по близкому рукаву Оби Сургутом. Город этот в короткое время сделался для казаков сильнейшей охраной и точкой отправления дальнейших операций. Отсюда выходили по временам хищные казацкие ватаги, покорившие и обложившие данью все остяцкие и самоедские племена от Ледовитого моря на севере до реки Кета на юге. Решительно немного мест в Сибири, которые в эпоху завоевания ее играли бы такую важную роль, как отважный казацкий город Сургут[59]. Тем грустнее теперешний вид его. От прежнего могущественного города осталось только несколько жалких лачуг, беспорядочно разбросанных посреди пожарищ[60], ни одной порядочной улицы, ни одного хорошего строения, даже редко где есть стекла в окнах, а цельная оконница уже почти исключение. В последние десятилетия нищета Сургута дошла до того, что он не мог выплачивать даже и податей. Вследствие этого он утратил свои привилегии и утешается теперь только одним названием города.
Я прожил в нем прошлого года весь август и часть сентября, занимаясь изучением разных наречий окружных остяцких племен. Из Сургута я предполагал пробраться вниз по Ваху и Тазу к Енисею, но по невозможности этого переезда, по крайней мере в то время года, мне пришлось продолжить путь свой вверх по Оби. Главной целью сделался Нарым, небольшой городок Томской губернии, до которого от Сургута водой считается около 800 верст. Страна между этими двумя городами — пустыня, покинутая русскими и очень слабо населенная туземцами. На этом пути нет даже и временных станций, очень обыкновенных в Сибири. Поэтому я должен был запастись в Сургуте всем нужным для дороги и главное —порядочной лодкой, потому что плавание в остяцких корытах и беспокойно, и опасно. Не менее важно было и приискание остяка, который мог бы быть в одно и то же время и толмачом, и слугой, и поваром, и учителем, и рассыльным, и вместе со всем этим заменял бы собой и подорожную. Окончив благополучно все сборы, я выехал 12 (24) сентября из Сургута бодрый и полный надежд. Меня беспокоило только позднее время года, обещавшее вскоре дожди и снег, стужу и оттепели, туманы и ночные морозы. Некоторую, хотя и несовершенную, защиту против всех этих зол представляла мне и товарищу моему Бергстади добытая в Сургуте ладья, которая, как все обьские суда, была снабжена каютой, но каюта эта была так устроена, что, вобравшись в нее ползком, в ней можно было только лежать. Она занимала всю середину судна и освещалась слабым отблеском дневного света, пробиравшегося только сквозь мачтовое отверстие, хотя и имела на обоих концах по двери, но двери эти должны были оставаться постоянно затворенными, потому что иначе не было бы места ни гребцам, ни кормчему. Это жилище мрака было и нашей столовой, и спальней, и кабинетом. Ящик заменял стол, стульев было не нужно, потому что обедали по-римски: самовар был нашим камином. По всему этому нельзя сказать, что наша каюта была слишком роскошна и великолепна, несмотря, однако ж, на то, сургутский смотритель магазинов, человек вельми ученый и хороший христианин, утверждал, что Диоген, который, по его мнению, «один из лучших философов в мире и даже лучший христианин, чем Платон», не имел такого прекрасного жилища. Впрочем, днем мы вползали в каюту только в таком случае, когда дождь и непогода не давали возможности сидеть на палубе или бродить по берегам. Для последнего удовольствия берега Оби, однако ж, не слишком удобны. Они не очень высоки, но по большей части так круты и глинисты, что, взбираясь на них, беспрестанно подвергаешься опасности скатиться в реку. Осенью местами встречаются, конечно, большие песчаные равнины, но и тут под песком большей частью мягкая глина, скоро надоедающая путнику. Ближайшие к берегам пространства — или трясина, или нескошенные луга, поросшие густой осокой и еще чаще непроницаемым ракитником. Тут не отыщешь никакой тропинки, единственные человеческие следы — погасшие огни и покинутые места растахов. Редко встретишь человеческое жилище. От Сургута до русской деревни Лохосовой считают 90 верст, и на всем этом пространстве только две остяцкие деревушки, да и те не на самой Оби, а,
