Цветы в тумане: вглядываясь в Азию - Владимир Вячеславович Малявин
«Мудрый все вбирает в себя, как мутный поток» («Дао Дэ цзин»). Этот мудрец ищет не точки опоры, чтобы перевернуть мир, а… безопорности, в которой спонтанно свершаются пре-вращения – вращения во вращении – мировой сферы. Для него, как гласит восточная максима, «мое и его – (как) одно». Он живет не самовнушением воли, а вольностью бдения. Вот почему, чем больше он оставляет мир, тем лучше видит все, что есть в нем. Его отрешенность от мира не только не мешает ему быть внимательным ко всему происходящему вокруг, но даже обостряет эту внимательность и, более того, учит наслаждаться каждым мгновенным впечатлением, хотя его внимание проходит мимо вещей и направлено на «утонченную истину» бытия, каковая есть бездна пре-вращений мирового круга жизни. Душевный покой, отмечали в Китае, обретается в пределе чувственного восприятия, так что природа китайской мудрости остается глубоко двусмысленной: она равнозначна то ли вершине чувственности, то ли забвению чувственной жизни. Союз малопонятный тем, кто не знаком с духовной дисциплиной. Даосы говорили по этому поводу: «Одно сердце – два применения». Другими словами, быть вне мира и быть в мире – как бы одно и то же.
Я намеренно одним из первых задал наставнику Су вопрос о том, не означает ли принцип «попятного движения» в даосской практике, что даос противопоставляет себя миру, который подчиняется движению поступательному, эволюционному, влекущему к гибели? Су ответил, не задумываясь, со страстной убежденностью: «В даосских канонах говорится не только о движении вспять – фань, но и о постоянном возвращении – фу. Движение вспять должно быть повернуто вспять, и это значит, что даос всегда возвращается к этой жизни. Так что даосу уходить от мира необязательно и даже невозможно».
Есть у наставника Су несколько полемических тезисов, которые он сразу же выкладывает в любом разговоре. Первым делом он нападает на спорт – занятие, как он утверждает (и справедливо!), пагубное для здоровья, да и не очень дружащее с моралью. Второй его конек – апелляция к национальной гордости его китайских слушателей. «Дракон – символ Китая. А вы чьи потомки: дракона или червяка?» – кричит он своим фальцетом на лекциях для новичков, не слишком задумываясь о том, что, как заметили еще древние, тот же дракон, когда рассеиваются укрывающие его облака, выглядит жалким червяком. Впрочем, в предлагаемом им выборе есть свой глубокий смысл: тот, кто открыл для себя истину «движения вспять», не может удовлетвориться соблюдением обыденной морали и должен добровольно принять высшее задание этики: откликнуться на зов невозможного, возыметь мечту стать драконом.
Еще наставник Су любит критиковать тайцзицюань за то, что эта традиция не слишком способствует долголетию. В доказательство ссылается на то, что мастера школы Ян – наиболее известной и почитаемой – не доживали до глубокой старости, а Ян Чэнфу, который придал тайцзицюань ее современный вид, вообще умер в 54 года. Главный недостаток тайцзицюань он видит в акценте на «воле» (и), о которой, например, в «Дао Дэ цзине» ничего не сказано (правда, эта «воля» часто поминается в позднейших даосских трактатах). Тут мнение уважаемого даоса кажется уязвимым хотя бы потому, что искусство тайцзицюань не сводится к воле. Я привел ему формулу высшего состояния в тайцзицюань от моего учителя: «Когда нет воли, есть чудесное действие». Су одобрительно закивал головой: «Прекрасно сказано!»
* * *
На третий день нашего пребывания больше полусотни человек съехались к наставнику Су, мы переселились в большую гостиницу, и начался семинар, который проходит здесь в начале каждого месяца. Именитые даосы в Китае теперь берут большие деньги за обучение: тысячу и более долларов за несколько дней занятий. А полный цикл обходится тысяч в пять-шесть. Что тут скажешь? Раньше в школу брали за беззаветную веру в учителя и преданность ему, а в наше время всеобщего безверия критерием отбора стал пресловутый всеобщий эквивалент. И тут, по-моему, не цинизм, а в своем роде здравый смысл: раз платят, значит верят…
У семинара плотный график. Занятия несколько раз в день, лекции, поход на вершину горы, презентации, представления. Один из гостей по фамилии Сунь оказался неплохим каллиграфом, хотя говорит грубым, сиплым голосом. Вещь нередкая в Китае, где утонченное мастерство до странности легко уживается с примитивностью мышления и наивным, «животным» восприятием жизни. Прошу Суня написать мне на память один-два иероглифа. К моему удивлению, на следующее утро он приносит большую надпись в стиле даосской «зауми» – несуществующих иероглифов, в которых зашифрованы наставления о технике достижения долголетия. Просит за нее 2 тысячи юаней. (Для сравнения: хорошую надпись у уличных каллиграфов в той же Сиани можно купить за сотню.) Я отказываюсь. Часа через два приходит ученик Су и объявляет, что цена снижена до 500 юаней. Я не принимаю и этого предложения. Смущенный ученик долго объясняет, что является в этом деле только посредником. В конце концов ему удается добиться самой важной для любого китайца цели – спасти лицо. Расстаемся по-хорошему. А каллиграф Сунь с тех пор старался меня не замечать.
Сычуань и страна Кам déjà vu
Итак, новые, почти на полтора месяца затянувшиеся странствия по Восточному Тибету и Юго-Западному Китаю. Путешествие новое, а места за редким исключением старые, давно знакомые. Оттого и рассказ получается сбивчивый, фрагментарный: это поневоле рассказ в продолжение давно намеченных тем и на заметку будущим путешественникам. Не декларации, а вариации родных мотивов.
Сначала покрутился в Чэнду, встретил своих спутников, вместе посетили местные достопримечательности. Даосский Монастырь Темного барана (Цинъян гун) утопает в клубах не столько благовоний, сколько цементной пыли: в монастыре грандиозная стройка. Устремляюсь к расположенной на задворках монастыря Академии Лао-цзы и Чжуан-цзы. Дверь академии заперта, на стук никто не откликается: время послеобеденное, и академики, как объяснил спустившийся сверху симпатичный библиотекарь, спят мертвым сном. Порадовался за местных последователей Лао-цзы и Чжуан-цзы, усердно исполняющих завет классиков о жизни под знаком «забытья».
Заходим в заново отстроенный Музей Сычуани. В нем добротные коллекции керамики, бронзы, произведений буддийского искусства, в том числе из Тибета. Не оставили без внимания и «антикварный рынок» Сунсяньцяо по соседству. Там тоже пыльно, идет стройка, торговцы сидят прямо на земле, прижатые к бетонным плитам. Собственно антиквариата почти нет, но попадается хорошая каллиграфия. Народу мало. На лестнице надпись по-английски, выражающая заветную мечту китайской души: «Beware not to meet» (в смысле «Не стукнетесь лбом о притолку»).
На
