Белорусские мифы. От Мары и домашнего ужа до волколака и Злыдни - Елена Евгеньевна Левкиевская
Одним из важнейших элементов ужина был поминальный хлеб — «дзядоў хлеб», которого выпекалось столько буханок, сколько умерших было в семье, а на следующий день эти буханки, а также остатки поминальной пищи раздавали у церкви нищим.
На ночь на столе оставляли недоеденные блюда и обязательно ложки для душ предков, которые нуждаются в столовых приборах, чтобы вкушать пищу. Количество ложек на поминальном столе, а также специфика их использования тоже отличались в разных местах Белоруссии. В Лельчицком районе Гомельской области полагали, что ложек должно быть строго по числу живых членов семьи, сидящих за столом; в западной части Гомельской области ложек должно было быть больше, чем едоков, а в некоторых селах Гомельщины (например, в Стодоличах) на стол выкладывалось столько лишних ложек, сколько было умерших членов семьи, при этом каждому умершему клали ложку, которой он ел при жизни. Иногда было принято во время ужина, сделав несколько глотков, на некоторое время класть ложку на стол, чтобы деды, незримо стоящие в это время за спинами живых, могли воспользоваться ею и зачерпнуть себе еды.
В белорусской поминальной традиции повсеместно было принято перед началом трапезы приглашать дедов на ужин. Обычно глава семьи, открывая двери и вставая на порог, произносил ритуальные формулы типа: «Святые дзяды, зовем вас, / Святые дзяды, идзице до нас!» (витеб., мин., могилев.) или: «Бедные душачки, заходите до нас на вечеру [ужин]!» (брест.). Столь же обязательным было выпроваживание дедов после окончания трапезы: «Святые дзяды! Вы сюда приляцели, / Пили и ели, / Ляцице-ж цяперь до сябе!» (витеб.).
Обряд выпроваживания душ умерших мог быть и более сложным. После ужина хозяин брал сосуд с водой и поминальный хлеб, выходил с ними к воротам, выливал воду в сторону кладбища и «отправлял» умерших, произнося: «Iдзiця с Богам да наступных [следующих] Дзядоў!» (мин.). В Лельчицком районе Гомельской области хозяин брал чугунок с остатками кутьи и, пятясь к двери задом, открывал ее со словами: «Дзяды, дзяды! Паелi куццi — iдзiте дадому!» После чего он бросал чугунок в сторону кладбища и быстро закрывал дверь. Выпроваживать души умерших назад в загробный мир необходимо потому, что регламентированный срок их пребывания на земле закончился, и они должны возвратиться назад на «тот» свет, в противном случае дальнейшие контакты живых и мертвых будут опасными для обеих сторон, поскольку приводят к нарушению нормального течения жизни.
Случайно оставшаяся в земном мире душа, не успевшая в нужный срок возвратиться в «иной» мир, начинала вести себя как «ходячий» покойник и вредить людям, дому и скотине. Чтобы не навредить предкам, незримо пребывающим среди живых, и обезопасить живых от возможной мести умерших, которые могут наслать засуху или неурожай, существовали запреты на разные виды хозяйственных работ. Во время пребывания предков на земле нельзя было белить печь или дом, чтобы не замазать глаза умершим: «На Деды нельзя белить печь. Если на Деды мажут печку, то дедам очи замазываешь». В поминальные дни нельзя выбрасывать мусор и выливать за пределы дома воду — можно засыпать мусором или залить грязной водой глаза предкам. Очень строгим был запрет на любые работы, связанные с ткачеством: нельзя было прясть, ткать, сновать, мотать нитки, чтобы не повредить дедам. Считалось, что этими действиями можно, с одной стороны, «замотать» дорогу дедам, идущим с «того» света в свой дом на поминальную трапезу, а с другой, можно «примотать» их у себя в доме, оставив их в земном пространстве и не дав возможности возвратиться на «тот» свет.
ДЕТИ, УМЕРШИЕ НЕКРЕЩЕНЫМИ
В разных ареалах славянского мира считается, что души детей, умерших до крещения (мертворожденные дети, выкидыши, а также дети, погубленные своими матерями), не знают успокоения на «том» свете. Их наделяют разной степенью демоничности, например, южнославянские нави вредят роженицам и новорожденным. К ним близки польские атмосферные демоны latawce, а также чешские и лужицкие блуждающие огни svetylka. По русским и восточно-белорусским поверьям, из душ некрещеных детей получаются кикиморы, а по белорусским и украинским верованиям — русалки и мавки.
В белорусском (а также в украинском) Полесье у душ некрещеных детей нет специального названия, и они воспринимаются все же не как демоны, а как существа, страдающие от своего «нечистого» статуса, который не позволяет им попасть в загробный мир и обрести покой. Они, как и все души, невидимы и проявляют себя только жалобными криками и плачем.
Поздно женщина шла через кладбище и слышит — на люлечке, на веревочке, как на качелях, качаются и приговаривают: «Люлечка, люлечка, качай нас хорошо. А мы деточки некрещеные, потому нас не принимают крещеные. А мы колышемся в люлечке (с. Присно Ветковского р-на Гомельской обл., 1982 г.).
Наиболее важный показатель «нечистого», пограничного статуса таких детей — архаичные формы их погребения: перекрестки, места под порогом дома, под деревом, на границе кладбища, которое в сельской местности обычно представляло собой или ров, или насыпь, окружавшие кладбищенскую территорию. Эти места символической границы между «тем» и этим светом.
Мифологический образ некрещеных детей формируется вокруг одного центрального мотива: «Некрещеный ребенок просит креста. Услышавший его человек должен его окрестить». Символическое крещение состоит из двух актов: наречения имени (часто называли именами первых людей — Адамом, если мальчик, и Евой, если девочка) и бросания в сторону, где раздается его крик, любого куска материи — можно бросить тряпку, платок, полотенце, оторвать полоску ткани от собственной юбки или рукав своей рубашки. Бросание куска ткани связано с существующим в католической среде обычаем со стороны крестных родителей дарить своему крестнику в день крещения так называемую крыжму (пол. krzyżmo — дословно «крестное») — белое полотно, в которое заворачивают ребенка после крещения. Бросивший кусок ткани в сторону, где раздается крик некрещеного ребенка, воспринимается как крестный родитель, совершивший акт крещения.
Крестьянка с ребенком на руках. Ок. 1912.
Muzeum Narodowe w Warszawie
Вышла я на улицу, а там сирень у соседа, и под той сиренью так кричит дитя, зовет: «Мама!» — и, как позовет, кажется, что аж… страшно. Лес рядом, ели у нас, луна светит ярко-ярко, и что-то громко-громко зовет: «Мама!» Я уже вышла на центральную улицу, на углу встала, я вышла и говорю: «Как хлопчик, то Адам, а как девочка, то Ева!»
