Евгений Анисимов - Толпа героев XVIII века
Но была важна и другая причина размолвки: Орлов тягостно связывал ее памятью событий 1762 года, он был перед глазами как напоминание об их общем грехе и даже не раз на этом спекулировал. Конечно, Екатерина была благодарна Орлову и его братьям за то, что они сделали для нее в 1762 году, но, как известно, есть пределы и человеческой благодарности, и Екатерина их однажды достигла. Весной 1773 года она говорила Дюрану о том, что обязана Орловым, что осыпала их деньгами и чинами, что никогда не забудет их заслуги, но что ее решение расстаться с Григорием окончательно: «Я терпела одиннадцать лет, я хочу наконец жить так, как мне заблагорассудится, и совершенно независимо. Что касается князя, он может делать все, что ему вздумается: он волен путешествовать или оставаться в России, пить, охотиться, он может занять свои прежние должности и заведовать вновь делами. Природа создала его русским мужиком, таковым он останется до смерти… Его интересуют одни пустяки. Хотя он и занимается иногда, по-видимому, серьезными делами, но это делается им безо всякой системы; говоря о серьезных вещах, он впадает в противоречия, и его взгляды свидетельствуют, что он еще очень молод душою, мало образован, жаждет славы, весьма плохо им понимаемой, неразборчив во вкусах, часто проявляет беспричинную деятельность, вызванную простой прихотью».
Эта уничтожающая характеристика умственных и деловых дарований бывшего возлюбленного, которого она в начале их совместной жизни обожала, говорит об одном: оба по-разному использовали время. Если Григорий беспечно прожигал годы, лишь эпизодически имитируя некую деятельность, за что получил от Екатерины меткое прозвище «кипучего лентяя», то сама императрица за эти же годы стала, благодаря трудолюбию, терпению, умению учиться, крупным государственным деятелем, просвещенной государыней, искушенным и тонким политиком. Она, не поднимая головы, трудилась, а рядом на канапе, как и десять лет назад, храпел пьяный артиллерийский капитан.
Она долго не расставалась с идеей в духе времени – перевоспитать возлюбленного; идея о том, что человеческая природа – это подвластная руке умелого воспитателя глина, царила в тогдашем веке. В первые месяцы царствования Екатерина, знакомя Григория с иностранными дипломатами, как бы оправдывалась перед изысканными гостями за свой выбор и поэтому жарко говорила о блестящем уме и способностях Орлова – ее вера в силу разума, Просвещения была огромна. Как писал граф Бекингхемширский, «в начале возвышения Григория Орлова императрица говорила, что сама воспитает и обучит его. Она успела научить его думать и рассуждать, но думать неправильно и рассуждать неверно, так как природа снабдила его лишь тем светом, который слепит, но не указывает пути».
Неудачна ли была педагогика или детина был неспособен – мы не знаем, но что Орлов так и не стал крупным государственным деятелем – это факт. Здесь-то кроется и третья причина разрыва – Екатерина устала от шалопайства Орлова, ей очень был нужен доверенный сподвижник, помощник в государственных трудах, под тяжестью которых она изнемогала. Весной 1774 года английский поверенный в делах Гуннинг писал, что от прежней любезности и снисходительности Екатерины не осталось и следа, «затруднительное положение дел угнетает ее здоровье и настроение духа», турецкая война тяжела, проблем много, как и неудовольствий в обществе, нужен помощник. Вот тут-то и явился Потемкин, подхвативший на свои широченные плечи тяжесть российского государственного небосвода.
С появлением Потемкина Орлов еще долго не уходил в тень, а если его и отпихивали подальше от «матушки», он колобродил где-то поблизости, заставляя Потемкина в досаде грызть ногти. Разумеется, Екатерина могла заслать Орлова куда Макар телят не гонял – власти у нее было к тому времени достаточно. Но в том-то и дело, что поступить так она не могла. Ведь расставание с Орловым было продиктовано не столько антипатией или ненавистью, сколько государственной необходимостью, судьбой. Этот шалопай уже стал для нее родным человеком, они так долго и близко жили вместе, она рожала ему зачатых ими в горячей любви детей, их детей. Все это просто не забудешь и из сердца не выбросишь! Поэтому Екатерина не спускала глаз с непутевого до самого конца.
Когда весной 1776 года Орлов вдруг тяжело заболел, императрица бросила все дела и поспешила к его постели, несмотря на недовольство Потемкина. Этот порыв был, по-видимому, выше ее холодного разума, сильнее многолетней педагогической доктрины по укрощению собственного темперамента. И потом, когда 43-летний Орлов неожиданно для всех, и императрицы в том числе, женился по любви на 19-летней фрейлине и своей двоюродной сестре Катеньке Зиновьевой, Екатерину это совсем не обрадовало – ведь она думала, что Орлов будет всю жизнь топить в кутежах и вине свою вечную и единственную любовь к ней, а она будет его утихомиривать и радовать иногда своим внезапным появлением. Но получилось иначе.
Молодожены укатили в Европу, были там счастливы, а потом из-за границы стали приходить вести о смертельной болезни княгини Орловой и о том, что Орлов не отходил от постели супруги до самой ее смерти. Потом стало известно, что, наконец, Григория везут в Россию и что с горя он потерял разум. Когда Екатерина приехала к нему, Орлов уже никого не узнавал. Он, «красивейший мужчина Севера», превратился в ребенка, пускающего слюни. В апреле 1783 года болезнь добила Орлова, он умер и был похоронен в своей усадьбе с радостным названием Отрада.Николай Львов: русский Леонардо
Николай Александрович Львов прожил всего пятьдесят два года. Кажется, немного, но зато как полно и красиво были прожиты эти годы! Счастливая судьба провинциала, успех, достигнутый талантом и случаем, романтическая любовь, благосклонность небес и властей, достаток, верные друзья, построенные по его проектам дворцы и церкви, которые будут стоять века, – это так много для любого обитателя Земли!
Он родился в 1751 году под Торжком, в деревне Черенчицы, хотя родовое гнездо Львовых было рядом, в селе Арпачево. Отец его, отставной губернский прокурор, по разделу наследства самого гнезда не получил и поселился в соседней деревеньке, ставшей потом селом и усадьбой Никольским. Семья была дружная. Мальчик рос на приволье, веселый, неугомонный и на редкость изобретательный… Он довольно долго прожил в деревне и оказался в Петербурге, в Измайловском гвардейском полку, только в восемнадцать лет. Тут Николаю повезло. Он попал не просто в солдаты, а в полковую школу, где существенно пополнил свое образование. Юный Львов казался таким же, как все дворянские недоросли. Как писал его биограф М.Н.Муравьев, «явился в столицу в тогдашней славе дворянского сына, то есть лепетал несколько слов по-французски, по-русски писать почти не умел и тем только не дополнил [ложной] славы сей, что, к счастью, не был богат и, следовательно, разными прихотями избалован не был».
Биограф Львова, которого я цитирую, имел в виду, что юные богатые провинциальные дворяне, попав в столицу, полную соблазнов, обычно начинали прожигать жизнь. Львов же, по бедности своей, не смог, как они, пуститься во все тяжкие. Но все-таки не бедность помогла Николаю Александровичу выдвинуться из десятков известных в XVIII веке просто Львовых и князей Львовых.
Посмотрите на портрет Львова работы его приятеля Дмитрия Левицкого. Наверное, художник хорошо знал своего друга. Он точно передал необыкновенно симпатичную личность оригинального, легкого, веселого человека, чем-то похожего на Моцарта. На нем лежит отблеск гения, след, который оставляет на челе человека неуловимое, виртуальное, капризное существо, которое опускается не на каждую голову. Недаром его называли русским Леонардо – так широк был круг его увлечений, так открыта была его душа для творчества. «Не было искусства, к которому бы он был равнодушен, не было таланта, к которому бы он не проложил тропинки, все его занимало, все возбуждало его ум и разгорячало сердце…» – так писал о Львове его биограф М.Н.Муравьев.
В школе Львов стал инициатором создания небольшого кружка любителей словесности. Юноши издавали рукописный журнал «Труды четырех разумных общников». Энергия творчества распирала Львова: «Хочу писать стихи, но что писать, не знаю». Ему нравились музыка, живопись, от которой он переходил к скульптуре, но сильнее всего его привязала к себе архитектура.
Львов недолго прослужил в гвардии, ушел в отставку капитаном и отправился за границу – такие права предоставила дворянам Екатерина II. Это путешествие заменило ему университет. Он впитывал шедевры Дрездена, Парижа, Мадрида, Рима, чья архитектура стала образцом для творчества Львова. И времени не терял: «Везде все видел, замечал, записывал, рисовал и где только мог и имел время, везде собирал изящность, рассыпанную в наружных предметах». Словом, он вернулся в Россию иным человеком – сформировавшимся художником, творцом.
