Джеффри Хоскинг - История Советского Союза. 1917-1991
СОВЕТСКОЕ ОБЩЕСТВО В ЭПОХУ «РАЗВИТОГО СОЦИАЛИЗМА»
Хоть жестокости сталинистской политики были уже делом прошлого, этого нельзя сказать о характерной для нее секретности. Уход Хрущева так и не получил истинного освещения в печати — он объяснялся “преклонным возрастом и пошатнувшимся здоровьем”. Больше имя Хрущева вообще не упоминалось, если не считать краткого извещения о его смерти в 1971 г. Правда, какие-то неизвестные люди в газетных передовицах обвинялись в “бездумном прожектерстве”, “одержимости административными методами”, в “недостаточном овладении достижениями науки”. Из этих намеков проницательный читатель мог сделать вывод, что новое руководство намерено восстановить стабильность управления государством и в дальнейшем действовать более обдуманно и прагматично.
Основной внутренней проблемой, с которой столкнулось новое руководство, были последствия директивного планирования, начавшегося в 1930-х гг. и после войны вновь восстановленного. Все связанные с этим трудности ярко высветил конфиденциальный доклад, представленный директором Новосибирского экономического института Абелом Аганбегяном в июне 1965 г. Аганбегян отметил, что темпы роста советской экономики начали замедляться, в то время как экономика США явно находилась на подъеме. Некоторые секторы советской экономики — жилищное строительство, сельское хозяйство, услуги, розничная торговля — оставались очень отсталыми и развивались совершенно недостаточными темпами. Первопричину этих неудач Аганбегян видел в отвлечении колоссальных ресурсов на оборону (по его подсчетам, из 100 млн. занятых в производстве в оборонном секторе трудилось 30–40 млн. человек). Другая причина, по мнению Аганбегяна, — наследие прошлого в виде чрезмерной централизации и недостаточной демократии в экономической сфере. Далее он утверждал, что в сложном современном обществе отнюдь не все может быть спланировано, поскольку невозможно предусмотреть все возможные случайности и их потенциальное влияние. Так, даже план, составленный центральными органами, не может быть выполнен должным образом по причине недостатка информации и современной вычислительной техники. Как заметил Аганбегян, в Центральном статистическом управлении нет ни одной вычислительной машины, и оно даже не собирается ими обзаводиться. Руководство экономикой страдает и от чрезмерной секретности. Аганбегян отмечал, что многие цифры он и его коллеги часто быстрее находят в американских журналах, чем могут получить их от Центрального статистического управления. Таким образом, экономика развивается непропорционально: создание резервов товаров и рабочей силы, предназначенных для преодоления непредвиденных случайностей и производства никому не нужных товаров только ради выполнения плана, находит выражение в грубых количественных показателях. Неиспользованные деньги скапливаются у населения, которое не может приобрести нужные ему товары. В результате усиливается инфляция и расцветает черный рынок.
Уже в 1953 г. Маленков предложил пересмотреть традиционные приоритеты и больше капиталовложений направить в производство потребительских товаров (промышленность группы Б, как ее называли), а не в тяжелую индустрию (промышленность группы А). Тогда из этой идеи ничего не вышло, отчасти потому, что производство потребительских товаров в номенклатурной иерархии пользовалось меньшим престижем, отчасти из-за того, что потребители этих товаров были более многочисленны, разрознены и гетерогенны: их потребности нельзя было удовлетворить, просто увеличив производственные планы. Хрущевская попытка децентрализации управления экономикой преследовала цель сделать систему более чуткой к нуждам потребителей, но на деле привела лишь к большему ее усложнению.
Новый премьер-министр Косыгин в 1965 г. попытался решить проблему иначе. Он воспринял некоторые уроки Аганбегяна и других экономистов. Косыгин вновь создал упраздненные Хрущевым централизованные промышленные министерства, но в то же время попытался сделать механизм планирования более гибким. Выполнение плана теперь выражалось не в производственных показателях, но по “объему реализованной продукции” — т.е. учитывалось только то, что действительно было продано. Таким образом, появились небольшие средства, которые можно было пустить на закупку капитального оборудования, отпала необходимость создавать запасы ненужного предприятию сырья, да и вообще руководители предприятий получили возможность более свободно распоряжаться имеющимися у них прибылями — можно, было использовать эти средства на повышение заработной платы рабочим, на социальные фонды, на новые капиталовложения и т.д.
По многим причинам реформа Косыгина — как и его предшественников — потерпела крушение. Во-первых, для того, чтобы в полной мере использовать те возможности, которые она открывала, предприятия должны были сами назначать цену на свою продукцию, но как раз этого права они и не получили. Кроме того, они нуждались и в значительно больших свободах в вопросе занятости — прежде всего это относится к праву увольнять лишних рабочих или тех, кто плохо работал. Такое право было дано аппарату управления, но в очень ограниченных пределах, скорее даже теоретически. К тому же промышленная администрация столкнулась с упорным сопротивлением увольнениям со стороны профсоюзов и части партийного аппарата. В то же время лидеры партии, напуганные событиями в Новочеркасске, очень чутко относились к малейшим проявлениям недовольства со стороны рабочих и потому практически не оказывали поддержки тем администраторам, кто проводил увольнения.
К тому же следствием успешного проведения косыгинской реформы должно было стать внедрение в промышленность новых технологий. Однако в экономике, где успех измеряется ежегодным выполнением плановых показателей, этого вообще трудно добиться. Новое оборудование и трудовые навыки требуют времени для их освоения и потому могут привести к временному сокращению выпуска продукции. Если в конце планового года результаты применения технических новшеств не перекрывали потерь, неизбежных при их внедрении, управленцы не желали рисковать и связываться с этими новациями.
Есть также некоторые признаки того, что в случае успешного проведения реформы ее последствия стали бы угрожать тому приоритету, который имела военная продукция. Но основополагающей причиной поражения реформы Косыгина было, вероятно, сопротивление партийных секретарей и министерских чиновников, поскольку реформа угрожала их контролю над управлением экономикой. События в Чехословакии в 1968 г. способствовали сплочению оппозиции и, соответственно, окончательному провалу реформы.
В конце 1960-х — начале 1970-х гг. лидеры искали альтернативные пути возрождения экономики. С одной стороны, они подтянули плановую экономику и, компьютеризировав ее, придали ей более гибкий характер. С другой стороны, недостаток новаций восполнялся при помощи закупок новых технологий на Западе. Во многих отношениях это был возврат к политике, к которой в затруднительных случаях и ранее прибегало советское руководство. Сталин делал то же самое и во время индустриализации в тридцатых годах, и во время войны. Хрущев закупал за границей минеральные удобрения — он придавал им большое значение и понимал, что те, которыми располагает Советский Союз, чрезвычайно примитивны. Послехрущевское руководство распространило эту практику на те отрасли промышленности, где наблюдалось отставание в технологическом отношении. К ним относятся кораблестроение, автопромышленность, синтетическая химия, пищевая промышленность, нефте- и газодобыча. Западные фирмы нередко с охотой принимали участие в совместных проектах, поскольку Советский Союз располагал огромным потенциальным рынком и дешевой и послушной рабочей силой. Самым крупным подобным проектом был контракт с итальянским автомобильным концерном “Фиат” о постройке огромного завода в Ставрополе на Волге. Впоследствии он был переименован в Тольятти, в честь незадолго до того умершего лидера итальянской компартии. Этот завод давал возможность — причем осуществление ее было не за горами — выпустить на советский рынок семейный автомобиль. Одним из важнейших результатов этой сделки стало то, что многие советские люди вступили в контакт с представителями западного общества, причем другой такой возможности у них не было бы. На разные сроки в Тольятти приезжало около 2500 западных специалистов, и приблизительно такое же число советских инженеров и техников прошло подготовку в Италии.
Это означало, что маленькая щелка в железном занавесе, появившаяся в середине пятидесятых годов, расширяется: советские границы приоткрывались для международных обменов, и не только в области техники, но также науки, культуры и туризма. Действительно, для поездки за границу советским людям — особенно при поездках на Запад — приходилось проходить тяжелую и подчас унизительную “проверку” со стороны партии и КГБ. Многим это не удавалось — и иногда в самый последний момент. По словам одного очевидца, крупный советский ученый, который должен был ехать на международную конференцию, совершенно неожиданно никуда не поехал, а вместо него на конференцию отправилось совершеннейшее ничтожество. Но все равно, даже с этими оговорками к началу 1980-х гг. Советский Союз через промежуток времени, приблизительно равный времени жизни одного поколения, вновь стал членом международного сообщества — чего никак нельзя сказать о периоде сталинизма. Воздействие на советских граждан западных, или “буржуазных”, идей и привычек, которое стало результатом этого события, было источником постоянного беспокойства властей.
