Рыцари тернового венца. Зарождение Белого движения, становление Добровольческой армии и Первый Кубанский (Ледяной) поход - Лев Викторович Половцов
Богатейшее имущество в виде рыбных ловель всегда принадлежало войску.
Что же касается других экономических вопросов и вопроса о политических и гражданских свободах, то, получив автономное устройство, казаки сами могли издавать, какие им угодно, демократические законы.
Вопрос же об автономном устройстве будущей России был предрешен еще в Государственной думе и совершенно одинаково понимался всей русской интеллигенцией, в самом широком смысле этого слова.
В этом отношении большевики со своей централизацией могли воздействовать только отрицательно.
Одним словом, ничего нового, улучшающего положение казаков, большевики не могли принести Дону.
Казаки были богаты. Их амбары ломились от запасов пшеницы.
Дворы были полны домашней птицей. На безбрежных степях паслись табуны коней и бесконечные стада рогатого и мелкого скота.
Бо́льших буржуев нельзя было бы найти в целой России, как по состоятельности, так и по складу жизни и по политическим воззрениям.
Вот почему войсковой круг и высказывался так отрицательно по отношению к тенденциям большевиков и их образу действий.
Чем же объяснить тогда те явления, которые наблюдала армия во время краткого своего пребывания на Дону?
Почему же сама идея создания армии, стремившейся к продолжению войны с немцами, чего требовал и войсковой круг, не нашла отклика в казачьих умах? Почему та же армия, уже защищавшая Дон от вторжения большевиков с величайшим самопожертвованием, встречала безразличное, а иногда и прямо враждебное к себе отношение казаков?
Что же было неверного в этих соображениях, которые и привели генерала Алексеева и его сотрудников к мысли о Доне, как наилучшем месте для сбора армии?
Все эти соображения были верны, но жизнь внесла свои поправки и пошатнула их основательность.
Прежде всего, вернувшиеся на родину фронтовики-казаки устали от продолжительной войны с немцами, а кони их посбились.
Донцы после тяжкой дороги прибыли наконец домой и мечтали о полном отдыхе и об устройстве своих личных дел, потерпевших урон за их долговременное отсутствие.
Новая война их совершенно не прельщала, несмотря на торжественные заявления войскового круга.
Затем, казаки только что вернулись с фронта, где ясно выразилось нежелание русского простолюдина продолжать военные действия. За войну высказывались только офицеры и вообще интеллигенция. Значит, надо еще силой заставить москалей идти воевать? Значит, нужна еще особая домашняя война? Но что для казака война, на которой нельзя получить добычи. Не грабить же своих? А без добычи для казака война не война.
А тут еще колоссальная пропаганда большевиков, совершенно извращавших цели и задачи Добровольческой армии.
Собираясь в Донской поход, большевики засыпали казаков своей литературой. Они обещали казакам, что их не тронут. Они заявляли, что казачьи демократические учреждения вполне подходят к социалистическим учениям, а потому большевики не будут вмешиваться во внутренние дела казаков.
Вся задача большевизма на Дону, говорили они, это уничтожить кучку офицеров и буржуев, мечтающих о монархии, а затем мы уйдем.
– Будьте нейтральны, – твердили большевики, – и останетесь нами довольны.
И подавляющее число казаков решили оставаться нейтральными.
Пусть подерутся, и мы посмотрим. Наше дело – сторона.
Этот нейтралитет и был неожиданностью для создателей армии, и поставил добровольцев в тяжелое положение.
Но этот нейтралитет был ненадежным. Он не мог продолжаться долго. Зная большевистских вождей, можно было с уверенностью заранее предрешить, что казаков обманывают, что их хотя и демократические учреждения, но выросшие на русской почве, совсем не по сердцу большевикам-интернационалистам, что они учреждения эти уничтожат или подгонят под свою коммунистическую линейку с полной беспощадностью.
С другой стороны, было ясно, что казаки этого обмана не простят, что их природная свобода покажется раем в сравнении со страшным государственным гнетом большевизма и что все эти явления будут иметь своим последствием – восстание казаков против их угнетателей.
Генерал Л.Г. Корнилов
Так, постепенно, шаг за шагом, разъяснялся мрачный горизонт перед глазами добровольческих вождей.
Ошибки не было, надо только переждать неминуемые события.
Где же ждать, чтобы быть под рукой в случае необходимости?
Решено было вести обе армии, – и Добровольческую, и казачью, – в южные безлюдные степи на границах Донской области, Астраханской и Ставропольской губерний.
Там, вдали от железных дорог, легко было бы отбиться от большевиков, чувствовавших себя неуверенно без броневых поездов.
Без дорог, без тяжелой артиллерии силы бы сравнялись.
В маневренной войне большевики теряли все свои преимущества, а добровольцы выигрывали, имея искусных и опытных вождей.
Армии должны были следовать дорогами, параллельными друг другу, но разными, чтобы не обременять чрезмерно население и продовольствием своим, и средствами передвижения грузов.
Все, казалось, предусмотрено. А если не удастся?
– Если нужно, – сказал Корнилов, – мы покажем, как должна умереть русская армия.
XI. Тревога
Через день армия выступила из Ольгинской.
Первый переход, около двадцати пяти верст, прошел без всяких приключений, и добровольцы остановились ночевать в станице Хомутовской.
Рано утром, кто еще спал, кто умывался, вдруг: трах, трах.
– Что такое?
«Та-та-та…» – ответили пулеметы, и свинцовые шмели зажужжали по станице.
Выскочили на улицу.
По направлению от противника шел разъезд конного дивизиона.
– Что, щеголи, проспали? – посыпались насмешки добровольцев.
Несчастные щеголи, в рваных полушубках, благоразумно промолчали. Нужно было видеть их истрепанных коней, чтобы понять, в чем дело.
Беглым шагом вышли дежурные роты офицерского полка и рассыпались в цепи перед станицей. Впереди мелькала белая папаха командира полка генерала Маркова.
Снаряды сыпались на станицу, как из мешка. Пулеметы подвигались все ближе и ближе.
В обозе суета. Спешно запрягают коней; те пугаются выстрелов, бросаются, путаются в постромках. Начальство ругается. Вот выдвинулся санитарный обоз; на рысях прошел политический отдел.
«Бум, бум, бум», – заговорили наконец и добровольческие трехдюймовки.
На душе сразу стало легче.
Пулеметы противника стыдливо умолкают. Попали, значит, в самый раз.
Вышел из станицы артиллерийский парк, и потянулось интендантство.
Ружейная пальба удалялась. Противника, видимо, отгоняли, но артиллерийский огонь усилился. Обстреливали выход из станицы, где поневоле группировались повозки.
По счастью, у большевиков не было гранат, и они обстреливали станицу шрапнелями, поставленными на удар, и тем же способом, к удивлению, крыли и дорогу.
Снаряды зарывались глубоко в подтаявшую землю, и площадь поражения была ничтожной.
Тут оправдалось верное правило для движения обоза – идти по дороге в линию. Действительно, на самую дорогу не попал ни один снаряд; все ложились справа и слева.
Ранены были и то всего несколько человек, те, которые из боязни обстрела сворачивали с дороги.
Бой смолкал, и обоз быстро двигался по направлению к станице Кагальницкой.
Но впереди – переход через железную дорогу – Донскую ветку.
А что, если большевики окончательно проспались и выслали наперерез броневые поезда?
Кругом голая ровная степь – ни кустика, ни ложбинки. Ясный день.
Переезд через железную дорогу один – никуда не сунешься.
Перестреляют, как куропаток.
Послали вперед конницу – взорвать справа и слева от переезда железнодорожный путь: хоть не так близко подойдут броневики.
Чу, выстрел, другой, третий. Впереди.
– Попались.
Промчался Корнилов со своим штабом и текинцами.
– И куда скачет? Непременно надо ему влезть в самую кашу.
Обоз остановился. Легко раненные и обозные из добровольцев приготовляли винтовки
