Рыцари тернового венца. Зарождение Белого движения, становление Добровольческой армии и Первый Кубанский (Ледяной) поход - Лев Викторович Половцов
По дороге от станицы Кагальницкой на Мечетинскую и Егорлыцкую ничего особенного не произошло.
Но переходы эти были невероятно мучительны. Днем, на солнце, сильно таяло, и черноземная дорога превратилась в вязкое, невылазное болото. Улицы в селениях сделались совсем непроходимыми.
И лошади, и люди прямо выбивались из сил. Повозки были нагружены тяжело для сокращения обоза. Приходилось разгружать, временно оставлять одни повозки на топких местах, а коней припрягать к другим, да и самим впрягаться, чтобы только вывезти воз из котловины.
Между тем черноземная грязь невероятно липкая. Ступишь ногой в сапоге; вытянешь, – нога босая; тащи сапог, да еще обеими руками.
Переходы большие – 25—30 верст. Станицы огромные – 10—15 тысяч жителей, но расположены редко, и хуторов по дороге мало. Измучились кони – ночуй на дороге в мороз, голодный и под леденящим ветром.
Все это приходилось переносить, и переносили без ропота и жалоб люди интеллигентные, состоятельные, избалованные, не привыкшие обходиться без прислуги.
Денщиков на походе не было. И генерал, и рядовой делали все сами. Утром встал, пои и корми коня; вычисти его, а скорее вымой, потому что и кони, и люди напоминали собой крокодилов, вылезших из тины.
Вычисти и самого себя, чтобы людей не пугать.
Наскоро закусил, уже кричат:
– По коням!
Днем дела, походная служба; пожуешь чего-нибудь на ходу, покормишь коня у стога.
Пришел на ночлег – обряди коня. Вычистил винтовку, ступай по начальству за приказаниями на другой день. Вернулся – опять к коню. Поел и только что разоспался, будят: твоя очередь коней караулить; прозевал – сведут коней; народ кругом без всякого начальства страшно избаловался.
И так изо дня в день. Поэтому приказ о дневке встречался с полным восторгом. Можно и доспать бессонные ночи, и починиться, смазать сапоги и сбрую, вообще привести себя хоть в некоторый порядок.
О том, что происходит на белом свете, до добровольцев не доходило. Редко когда попадет в руки большевистская газета, тогда узнают о чем-нибудь, да и то в перевранном виде.
Зато слухов было сколько и каких угодно. Эти слухи и служили иногда очень плохую службу.
Дошел до армии слух, будто на Кубани казаки, приняв советскую власть, уже раскаиваются в этом и жаждут освобождения.
Добрые слухи всегда воспринимаются охотно и проверяются не так тщательно, как следовало бы.
Штаб положился на пресловутую контрразведку и поручил ей проверить слух.
Контрразведка проверила будто бы и докладывает: слух верный; на Кубани, как везде в России, ждут не дождутся каких-нибудь чужих избавителей.
Корнилов собрал совет.
Долго спорили и обсуждали.
Одна сторона требовала соблюдения соглашения с генералом Поповым и отрицала возможность столь быстрого перерождения казаков; другие настаивали на необходимости немедленно повернуть на Кубань, рассчитывая усилить армию недовольными казаками.
Второе мнение одержало верх. Решили уведомить немедленно генерала Попова о новых намерениях и пригласить его присоединиться к добровольцам.
Генерал Попов настаивал на первоначальном соглашении и отказался следовать с добровольцами по одному пути.
Пошли на Кубань одни, кратчайшей дорогой к кубанской столице – Екатеринодару.
Туда еще ранее был послан генерал Эрдели для вербовки добровольцев; по достоверным сведениям, Екатеринодар занят еще войсками кубанского казачьего правительства и успешно отбивается от большевиков.
По дороге решили заглянуть также в Ставропольскую губернию, в село Лежанку, которое было очагом большевизма, влиявшим и на Донскую область. Там рассчитывали добыть снарядов, по старой памяти о первом добровольческом орудии, ухваченном из Лежанки в декабре.
XIV. Иногородние
Егорлыцкая была последней станицей Донской области, верстах в 130—140 на юго-восток от Ростова; далее, на юго-восток же, начинается Ставропольская губерния и, рядом с ней, на юго-запад, лежит Кубанская область.
Южная часть Донской области исключительно богата, даже по сравнению с остальными донскими округами. Глубокий чернозем покрывает подпочву, где на аршин, где и на два. Земля обрабатывается сравнительно недавно, и урожаи не успели истощить неизмеримые запасы питательных веществ в почве.
При благоприятных условиях сбор пшеницы доходит до 200 пудов с десятины. Неурожаи сравнительно редки; сухие юго-восточные ветры, так губительно действующие в средней и северной части Дона, здесь обезвреживаются близостью моря и гор, посылающих свою влагу.
Станицы переполнены всякой живностью, которая дешево кормится остатками при очистке хлебов. Много также рогатого скота и лошадей, отгуливающихся на вековых, нетронутых степных пространствах.
Земельный простор велик, каждый казак получает надел на себя от 8 до 16 десятин и столько же на каждого сына. Кроме того, станицы обладают еще громадными запасами земли на будущее, запускаемыми под пастбища и сенокосы.
Сами казаки со своими наделами не справляются, а отдают часть земли в аренду пришлому элементу, так называемым иногородним, переселяющимся сюда из малоземельных губерний.
Эти иногородние вначале появлялись в виде рабочих у богатых казаков. Скопив за два-три года работы небольшую сумму «грошей», иногородний покупал пару старых тощих волов и плуг с бороной.
Сняв в аренду небольшой клочок земли, он засевал его и, пока хлеб вырастет, ютился в землянке на нанятом дворовом месте в станице и под жидким навесом хранил свою скотину.
Вырос хлеб; иногородний выписал уже к себе нищенствующую на родине семью; собрал урожай, и вместо землянки появилась маленькая мазанка, домик из земляных кирпичей.
Опять нанял он землю, но теперь уже участок побольше.
Проходит несколько лет, и чумазый «охримко» превращается в крупного съемщика земли, владеющего десятками пар волов, выводящего на конскую ярмарку свой косяк лошадей, или торгующего на десятки тысяч салом, кожей или шерстью.
На месте первоначальной землянки стоит каменный дом под железной крышей, с зелеными ставнями и кисейными занавесками, амбары завалены хлебом, на дворе толчея от птицы.
Иногородний сыт и богат. Кажется, должен быть доволен; что же нужно еще человеку?
Увы, он несчастен. Он бесправен. Он не может быть атаманом станицы и не может даже избирать его, так как это право казаков.
Его дом стоит на чужом станичном плане, он пашет казачью землю, которую не может купить ни за какие деньги. Он не собственник, а арендатор; он не свой, а иногородний.
Это неполноправное положение мучает его и не дает ему спокойно наслаждаться жизнью и всеми дарами ее, находящимися в его обладании.
Отсюда его затаенная, смертельная ненависть к казакам, ко всему складу их жизни, к их законам и обычаям.
Вражда, годами скрываемая в тайниках души, за время «свобод» вырвалась наружу.
Составляя во многих местностях значительное большинство населения и пользуясь уходом казаков на войну, иногородние сразу захватили власть в свои руки, как только вместо казачьих учреждений образовались различные комитеты и советы.
Перестали они платить и аренду за землю. Мало того, их аппетиты разгорались все больше и больше. Арендованной земли им оказалось недостаточно, и они требовали, чтобы вся казачья земля была поделена поровну между ними и казаками.
Казаки разделились. Молодежь, вернувшаяся с фронта и зараженная идеями о безграничной свободе и о полном равенстве,
